Об этом же помянул и Маклауд в первой речи, которой он открывал совещание. Он признавал неизбежность правления большинства в Кении и, по словам популярной прессы, пообещал независимость[3184].

Это была уступка исключительной важности, которая вскоре привела к тому, что в Законодательном совете стали доминировать африканцы. Но, хотя демократический принцип победил, а переход власти не представлялось возможным повернуть вспять, он не стал прямым. Различные партии, которые не могли найти единства в своих рядах, имели разногласия друг с другом. Не прекращалась личная вражда (например, Бланделл находил особенно сложным иметь дело с Маклаудом): «Он агрессивен, груб и безжалостен; очень амбициозен, с первоклассным умом. Он действительно близок к премьер-министру. Его личность не вызывает симпатий, его нельзя назвать прямым и честным человеком. Мы несколько раз ловили министра на лжи во время переговоров… Я не стал бы ему доверять даже в малом»[3185].

Определение времени перемен было проблематичным. Маклауд представлял, что передача власти займет примерно десять лет, а его конституционные ограничения (например, губернатор сохранял право выбирать собственных министров) имели целью задержать процесс. Более того, министр по делам колоний с неохотой поддерживал преемника Баринга сэра Патрика Ренисона, когда тот объявил, что суды установили вину Кениаты — «африканского лидера тьмы и смерти»[3186].

Ренисон пытался успокоить твердолобых поселенцев, которые кипели из-за того, что умеренные сторонники Бланделла передали победу «мау-мау» в Ланкастер-хаусе. Сам Бланделл признавал: обещание независимости оказалось огромным шоком для европейцев в Кении. Но он утверждал: в стране с шестью миллионами все более воинственных африканцев, «60 000 европейцев на самом-то деле не являются крепкой базой для самоуправления»[3187]. «Бешеные» продолжали настаивать на главенстве белых, утверждая: если бы не это, то потенциальные чернокожие лидеры Кении до сих пор «бегали бы по кустам с копьем в руке, одетые так, какими их в этот мир выпустил Небесный Портной»[3188].

Когда Бланделл вернулся в Найроби, один из поселенцев бросил к его носам мешок с тридцатью серебряными монетами по шесть пенсов и крикнул: «Иуда!»[3189] Ренисон, гражданский служащий, не обладавший воображением, находился под влиянием своего сообщества, и не мог понять: от Кениаты, назначенного президентом нового Национального союза африканцев Кении (ставшего преемником предыдущего), невозможно убежать. В 1961 г. губернатор прочитал районным комиссарам сорокаминутную лекцию о политической ситуации и ни разу не упомянул имя Кениаты. Когда его спросили, почему, Ренисон ответил: «Он — битая карта»[3190].

В августе того года губернатор был вынужден выпустить Кениату. Ведь только он один мог обеспечить сотрудничество с Национальным союзом африканцев Кении — партией большинства. Его возращение радовало африканцев, но вызывало отвращение у европейцев. Последние боялись, что континент охватит расовая война. Беспорядки возникали в Алжире, Анголе, Конго, самой Кении, а особенно — в Южной Африке. Она вышла из Содружества через год после того, как полиция убила шестьдесят семь чернокожих в Шарпевилле, и за три месяца до освобождения Кениаты. Министру по делам колоний требовалось достичь с Кениатой понимания. Великобритания собиралась дистанцироваться от государства апартеида и избежать столь же кровавых столкновений в Кении. Несмотря на долгое тюремное заключение в суровых условиях, Кениата остался сторонником примирения и соглашения. Очевидно, он не таил зла и убежал белых, что они будут в безопасности в стране чернокожих. Однако многие белые бранили Бланделла и ему подобных за «виляние хвостом у ног этого злобного существа»[3191]. Один так переживал, что осудил подобных расовых предателей в стихах:

Белые, придерживавшиеся таких убеждений, не могли вынести того, что «жизнь в раю меняется»[3193].

Шесть тысяч таких белых (десятая часть европейского населения) уехали в 1961 г. Британское правительство (использовав доллары, предоставленные Всемирным банком) дало гранты на выкуп имущества европейцев и оплату обратного переселения африканцев. Это немного выпустило пар из котла[3194].

Выкуп имущества ускорил продвижение Кении к независимости, поскольку Казначейство хотело минимизировать дальнейшие претензии. Тем временем Кениата снова и снова повторял свой новый пароль «харамби»[3195] («стягивайтесь вместе»). Он пытался объединить конкурирующие африканские племена во время схватки за землю и свободу, но ни в коей мере не добился успеха. Племенные и прочие меньшинства опасались доминирования контролируемого кикуйю Национального союза африканцев Кении. Они требовали федеральной конституции.

Когда Реджинальд Молдинг, преемник Маклауда на посту министра по делам колоний, посетил Кению, представители племен каленьин приветствовали его плакатами, призывая: «Свое правление — в регионы»[3196]. Несмотря на возражения «тори» на родине, Молдинг стал продвигать дело к независимости (Макмиллан считал, что он был «чернее, чем негры»[3197]. Кениата возглавлял делегацию Национального союза африканцев Кении на второй конференции в Ланкастер-хаусе в 1962 г. Он уступил многим требованиям о передаче функций и полномочий, справедливо уверившись, что сможет трансформировать Кению в сильное унитарное государство, когда получит власть. Но власть должна стать результатом компромисса. В июне 1963 г., после победы Национального союза африканцев Кении на выборах, Кениата стал премьер-министром. Через шесть месяцев он повел свою строну к «ухуру».