Однако запрет на «занятия» лишь усилил деловую активность Владимира Ильича. Все последующие дни до отъезда он проводил в своем кабинете до десятого часа ночи. Беседы с коллегами, поток документов, касающихся самых различных вопросов – от финансирования электротехнической и металлургической промышленности, Донбасса и Азнефти, государственных театров и цирков до помощи питомнику И.В. Мичурина и обязательного полного обеспечения хлебом учителей и учащихся всех школ.

Утром 13 декабря приступы повторились дважды, причем второй приступ продолжался более обычного – несколько минут и захватил не только ногу, но и правую руку. В 11 часов приехали Крамер и Кожевников. Предписание было совершенно категорическим: немедленный отъезд в Горки и полный отдых. Спорить с ними было бесполезно. От немедленного отъезда Владимир Ильич отказался, но заявил, что «сегодня же начнет ликвидировать свои дела». И действительно, в 12 часов, после ухода врачей, он вызвал на квартиру Фотиеву, которой так и сказал – «для ликвидации дел»2191.

15-го вечером (в 20.30) Владимир Ильич позвонил Фотиевой и стал диктовать ей по телефону уже не раз упоминавшееся письмо Сталину для членов ЦК: «Я кончил теперь ликвидацию своих дел и могу уезжать спокойно». Но вскоре диктовку прервал и попросил Лидию Александровну прийти к нему на квартиру. Когда она пришла, Ленин продолжил: «Осталось только одно обстоятельство, которое меня волнует в чрезвычайно сильной мере…» Этим обстоятельством был вопрос о его выступлении на X Всероссийском съезде Советов, открывавшемся 23 декабря.

«Во вторник у меня будут врачи, – продолжает диктовать Владимир Ильич, – и мы обсудим, имеется ли хоть небольшой шанс на такое выступление. Отказ от него я считал бы для себя большим неудобством, чтобы не сказать сильнее… Я предлагаю поэтому, не приостанавливая подготовки для выступления кого-либо другого вместо меня, сохранить до среды возможность того, что я выступлю сам, может быть, с речью, сильно сокращенною против обычного, например с речью в три четверти часа. Такая речь… будет полезна и политически, и в смысле личном, ибо устранит повод для большого волнения»2192.

Он все еще не терял надежды. Но ждать визита врачей во вторник 19-го не пришлось. Уже с вечера 14-го он почувствовал себя неважно. А утром 15-го Фотиева записала: «Настроение неважное, сказал, что чувствует себя хуже, ночь не спал»2193. В пятницу, как записано в «Дневнике дежурных врачей» за 15-е: «Весь день было чувство тяжести в правых конечностях… Попробовал писать. Но с очень большим трудом написал письмо, которое секретарша разобрать не смогла, и Владимиру Ильичу пришлось его продиктовать. Вид у Владимира Ильича плохой, утомленный. Владимир Ильич сообщил, что ночью, около часа, у него случился паралич правых конечностей, который продолжался 35 минут. Речь не была затронута. Затем движения стали восстанавливаться»2194.

Врачи пришли на следующий день 16 декабря, в 11 часов – В.В. Крамер и А.М. Кожевников. Осмотр показал: «…В правых конечностях значительное ослабление силы и некоторое нарушение координации. Движения все возможны, но они совершаются медленно и неуклюже… Попадать кончиком пальца на кончик носа не удается, причем палец всегда отклоняется влево от носа… Писать может только крайне медленно, причем буквы очень мелкие, лезут одна на другую… Речь не расстроена. Счет производит быстро и без ошибок. Вообще все психические функции выполняются хорошо»2195.

Врачи вновь заявили, что Владимиру Ильичу необходим немедленный отъезд в Горки, постельный режим и полный отказ от работы. Тут же ему предъявили и телеграмму из Берлина от собиравшегося в Москву профессора Ферстера, заочно подтверждающую, «что до выступления на съезде должно быть не менее 7 дней полного отдыха».

Уезжать из Москвы Ленин опять отказался. Начальнику охраны П. Пакалну он сказал, что «дорога на аэросанях утомительная, а на автомобиле ехать нельзя». Но это походило скорее на отговорку. Указанные Ферстером семь дней кончались как раз 23 декабря. Приступ вроде бы длился всего полчаса, и Владимир Ильич надеялся, что, может быть, так и дотянет до съезда Советов. И на вопрос Фотиевой, как он себя чувствует, Крупская ответила неопределенно: «Средне, по внешности ничего, а там сказать трудно»2196.

19-го у Владимира Ильича немного поднялась температура, и его осматривал лечащий врач-терапевт Федор Александрович Гетье, а 20-го из Германии прибыл профессор Ферстер. «Владимир Ильич, – пишет Мария Ильинична, – встретил его очень радушно», но осмотр дал фактически те же результаты, что и 16 декабря, а главное – те же рекомендации: отдых, постельный режим. Впрочем, Ферстер не был столь категоричен. Во всяком случае, против диктовки записки Троцкому не возражал2197.

21 декабря Крупская пишет: «Лев Давыдович! Проф. Ферстер разрешил сегодня Владимиру Ильичу продиктовать письмо, и он продиктовал мне следующее письмо к Вам…» Речь шла о решении пленума о монополии внешней торговли, которым Ленин был безусловно доволен. На одних оппонентов, видимо, действительно подействовали его аргументы. Другие – спасовали перед самим фактом возможного противостояния Ленину. Так или иначе, победу надо было закреплять.

И Ленин диктует: «Как будто удалось взять позицию без единого выстрела простым маневренным движением. Я предлагаю не останавливаться и продолжать наступление и для этого провести предложение поставить на партсъезде вопрос об укреплении внешней торговли и о мерах к улучшению ее проведения. Огласить это на фракции съезда Советов. Надеюсь, возражать не станете и не откажетесь сделать доклад на фракции». Крупская делает приписку: «В.И. просит также позвонить ему ответ. Н.К. Ульянова»2198.

В.А. Сахаров эту диктовку считает фальшивкой. Но вот записка (автограф сохранился) Каменева Сталину: «Сегодня ночью звонил мне Троцкий. Сказал, что получил от Старика записку, в которой Старик, выражая удовольствие принятой пленумом резолюцией о Внешторге, просит, однако, Троцкого сделать по этому вопросу доклад на фракции съезда [Советов] и подготовить там почву для постановки этого вопроса на партсъезде. Смысл, видимо, в том, чтобы закрепить сию позицию. Своего мнения Троцкий не выражал, но просил передать этот вопрос в комиссию ЦК по проведению съезда. Я обещал передать тебе, что и делаю». Документ, как видим, весьма примечательный для характеристики и Троцкого, и Каменева, и их отношения к Ленину2199.

Сохранился и автограф ответа Сталина Каменеву 22 декабря: «Записку получил. По-моему, следует ограничиться заявлением в твоем докладе, не делая демонстрации на фракции». Но Сталина беспокоит и другое: «Как мог Старик организовать переписку с Троцким при абсолютном запрещении Ферстера»2200.

Валентин Сахаров отрицает столь очевидную связь между тремя указанными документами2201. Он ссылается опять-таки на отсутствие пометок о канцелярской регистрации. Но главное, он убежден, что не было у Ленина оснований для того, чтобы «продолжать наступление», ибо на пленуме все якобы закончилось полной и окончательной победой ленинской позиции.

Впрочем, все это, как выражается В.А. Сахаров, – «предположения». Но вот то, что вопреки решению пленума «сношения с работниками» Ленин осуществляет вне контроля Сталина, вывело Иосифа Виссарионовича из себя, – это факт. И, выяснив, что записка Троцкому была передана 21-го Крупской, Сталин вечером 22 декабря позвонил ей…