Эта скандальная история обросла позднее множеством версий. Поэтому будем опираться на наиболее достоверные свидетельства. И первое – письмо Крупской (автограф имеется) Каменеву, написанное ею на следующий день: «23/XII. Лев Борисыч, по поводу коротенького письма, написанного мною под диктовку Владимира Ильича с разрешения врачей, Сталин позволил себе вчера по отношению ко мне грубейшую выходку. Я в партии не один день. За все 30 лет я не слышала ни от одного товарища ни одного грубого слова, интересы партии и Ильича мне не менее дороги, чем Сталину. Сейчас мне нужен максимум самообладания. О чем можно и о чем нельзя говорить с Ильичом, я знаю лучше всякого врача, т. к. знаю, что его волнует, что нет, и во всяком случае лучше Сталина».

Надежда Константиновна все еще надеется на Каменева и Зиновьева: «Я обращаюсь к Вам и к Григорию, – пишет она, – как более близким товарищам В.И. и прошу оградить меня от грубого вмешательства в личную жизнь, недостойной брани и угроз. В единогласном решении Контрольной комиссии, которой позволяет себе грозить Сталин, я не сомневаюсь, но у меня нет ни сил, ни времени, которые я могла бы тратить на эту глупую склоку. Я тоже живая, и нервы напряжены у меня до крайности»2202.

В.А. Сахаров считает и это письмо фальшивкой – «новоделом». Почему, мол, Крупская адресуется Каменеву, а не официально в Политбюро? Почему нет делопроизводственных пометок секретаря ЦК? Он уверен, что конфликт, если даже допустить, что он имел место, был сугубо личным, что никакой грубости не было и «Сталин не сказал ей ничего, что выходило бы за рамки дозволенного», хотя Крупская и заявила якобы о своем «нежелании считаться» с решением ЦК2203. Говоря честно, отвечать на эти утверждения просто не хочется. Пусть читатель, уяснив для себе все перипетии данной истории, сам делает выводы.

Приведем второе свидетельство – Марии Ильиничны Ульяновой: «Врачи настаивали, чтобы В.И. не говорили ничего о делах… И вот однажды, узнав, очевидно, о каком-то разговоре Н.К. с В.И., Сталин вызвал ее к телефону и в довольно резкой форме, рассчитывая, очевидно, что до В.И. это не дойдет, стал указывать ей, чтобы она не говорила с В.И. о делах, а то, мол, он ее в ЦКК потянет».

По одной из версий, среди слов, сказанных тогда Сталиным Крупской, была якобы фраза: «Мы еще посмотрим, какая Вы жена Ленина», и что именно эти слова имела в виду Надежда Константиновна, написав о «грубом вмешательстве в личную жизнь». Фраза эта широко использовалась в литературе, хотя серьезных подтверждений и не имеет. Но так или иначе, как пишет Мария Ильинична, «Н.К. этот разговор взволновал чрезвычайно: она была совершенно не похожа сама на себя, рыдала и пр.»2204.

И наконец, третье свидетельство: письмо Сталина Ленину 7 марта 1923 года, в котором он пишет о конфликте с Крупской и о том, что он «сказал ей (по телефону) приблизительно следующее: “Врачи запретили давать Ильичу политинформацию, считая такой режим важнейшим средством вылечить его, между тем Вы, Надежда Константиновна, оказывается, нарушаете этот режим; нельзя играть жизнью Ильича” и пр. Я не считаю, что в этих словах можно было усмотреть что-либо грубое или непозволительное…»2205

О данном инциденте позднее подробно рассказывали М.А. Володичева и Л.А. Фотиева, причем Лидия Александровна осуждала Крупскую: «Зачем она рассказала Владимиру Ильичу, что Сталин звонил по телефону? …Это страшно взволновало его».

Ссылаясь на эти воспоминания, необходимо указать, что речь идет о магнитофонных записях бесед писателя Александра Бека с Фотиевой и Володичевой в марте 1967 года.

Александр Бек, автор таких книг, как «Жизнь Бережкова», «Волоколамское шоссе», «Штрихи», «Новое назначение» и других, которые помогают понять многие сложнейшие страницы советской истории, помимо блестящего писательского таланта, обладал бесценным даром собеседника и интервьюера. О нем говорили, что он может «разговорить телеграфный столб».

И в этом убеждают записи его бесед с Фотиевой. В 70-х годах, в связи с подготовкой 45-го тома Собрания сочинений Ленина, мы тоже пытались «разговорить» Лидию Александровну. Но ничего, выходящего за рамки уже опубликованного ею, выудить так и не удалось.

Причина стала понятной, когда однажды она рассказала о том, что спустя годы после смерти Ленина к ней неожиданно явился комендант Дома правительства («Дом на набережной») и безапелляционно заявил, что в ее квартире будет ремонт.

И Лидия Александровна рассказала, как на ее глазах, в ходе этого ремонта, в стены вмазали какие-то «металлические тарелки». Вероятно, это был ремонт домовой вентиляции. Но она была убеждена, что это подслушивающие устройства. Вот так и жила она много лет, полагая, что каждое ее слово фиксируется «компетентными органами».

И все-таки Александру Беку удалось разговорить ее, хотя в начале беседы она прямо заявила: «Если вздумаете опубликовать, то отрекусь». Бек сдержал слово. Он опубликовал записи лишь после смерти Лидии Александровны. И записи эти, в достоверности которых невозможно сомневаться, как раз и являются ценнейшим дополнением к «Дневнику дежурных врачей»2206.

В день инцидента, 22 декабря, Крупская, видимо, ничего не рассказала Ленину о случившемся. У него и так после беседы с Ферстером было, как заметила Мария Ильинична, «более пессимистичное настроение…». Около 6 вечера Владимир Ильич вызвал Фотиеву и продиктовал следующее: «“Не забыть принять все меры достать и доставить… в случае, если паралич перейдет на речь, цианистый калий, как меру гуманности и как подражание Лафаргам…”. Он прибавил при этом: “Эта записка вне дневника. Ведь Вы понимаете? Понимаете? И, я надеюсь, что Вы это исполните”. Пропущенную фразу, – пишет Фотиева, – в начале не могла припомнить. В конце – я не разобрала, так как говорил очень тихо. Когда переспросила – не ответил. Велел хранить в абсолютной тайне»2207.

Позднее Лидия Александровна так вспоминала об этом разговоре: «…После нового удара он в декабре под строгим секретом опять послал меня к Сталину за ядом. Я позвонила по телефону, пришла к нему домой. Выслушав, Сталин сказал: – Профессор Ферстер написал мне так: “У меня нет оснований полагать, что работоспособность не вернется к Владимиру Ильичу”. И заявил, что дать яд после такого заключения не может.

Я вернулась к Владимиру Ильичу ни с чем. Рассказала о разговоре со Сталиным. Владимир Ильич вспылил… “Ваш Ферстер шарлатан, – кричал он. – Укрывается за уклончивыми фразами…”

Несколько часов спустя Ленин меня позвал. Он успокоился, но был грустен. – “Извините меня, я погорячился. Конечно, Ферстер не шарлатан. Это я под горячую руку”»2208.

Из записи Фотиевой, цитированной выше, видно, что Ленин не только говорил «очень тихо», но и чувствовал себя очень плохо. Звонок Сталина Крупской был позднее, вечером. Этим состоянием Владимира Ильича, может быть, и объясняется то, что Надежда Константиновна умолчала о случившемся, и та острая реакция на конфликт, когда сама Крупская, как отметила Мария Ильинична, стала «совершенно не похожа сама на себя».

М.А. Володичева говорит, что Мария Ильинична якобы тогда же позвонила Сталину: «Я не присутствовала при этом разговоре… Мне товарищи передавали, что она по телефону кричала на Сталина: “Тогда я обращусь к помощи московских рабочих! – В каком случае? – Чтобы они научили вас, как нужно заботиться о Ленине”»2209.