— Пошел ты прочь, и с хозяйкой своей вместе… — прошипел он.

— Так по дельцу же! — возмутился красавчик.

— По какому еще дельцу?

— По известному… Звать велела, сказала, чтобы без подьячего Деревнина не возвращался. Ему-де то дельце известно, и он придет.

— Знать ничего не знаю. Ступай отсюда подобру-поздорову, — громко сказал Деревнин.

Его упорство имело причиной не только страх или отвращение к блудному греху. Он вспомнил лицо женщины, которая заманила его в чулан. Дожив до пятидесяти годов, имея дома жену и двух невесток, а также несколько комнатных женщин, Гаврила Михайлович уже понимал многие их затеи и ухватки. Длинные, до бровей, жемчужные поднизи и рясны помогали скрыть морщины, белила и румяна делали все лица одинаково лишенными возраста. Прелюбодеица была едва ль не его ровесницей — и попадать вновь в эти объятия подьячий решительно не желал.

— Так и передать, что подьячий-де идти не желает? — переспросил упорный красавчик.

— Да что ж мне, метлой тебя отсюда выметать?!

Красавчик отошел от стола, протиснулся меж посетителями и скрылся за дверью.

Как оказалось, он успел куда-то сбегать и вернулся как раз к тому времени, как подьячие, закончив дневные дела, поочередно выходили на крыльцо и перед тем, как спуститься, окидывали взглядом опустевшую Красную площадь.

— Ты тут еще? — возмутился Деревнин.

— Так хозяйка без вашей милости приходить не велит! — отвечал красавчик, но в голосе была какая-то непонятная насмешка.

Деревнин решил не обращать внимания на это безобразие, сошел с крыльца и двинулся к Никольской. Идти до дому было недалеко, брать извозчика от Земского приказа до Охотного ряда — нелепица. Красавчик пошел с ним рядом, делая кому-то знаки рукой.

Деревнин сердито повернулся к нему и даже замахнулся, но тут случилось неожиданное.

Перед ним вдруг встала молодая женщина такой красоты, что он забыл о своем драчливом намерении, а лишь смотрел в ее темные глаза под ровными, красиво изогнутыми, от природы черными бровями.

— Не идешь, стало быть, на зов? — спросила эта женщина. — А дельце-то как раз твое! Стоять с тобой на углу не стану, мне то неприлично, а ты за мной следом ступай.

Не все москвички знали тайну этой плавной походки. Не все умели плыть лебедем, так, чтобы казалось, будто девица стоит смирно, вовсе не перебирая ногами, а некая сила несет ее над землей. Та, что уверенно позвала за собой Деревнина, тайной владела, и он пошел следом, как очарованный. За ним поспешил юный красавчик, глядя на хозяйку с восхищением.

Она шла, чуть наклонив голову, избегая мужских взглядов, сложив на груди руки, чтобы все видели шитые цветными шелками зарукавья и пышные складки белых рукавов. Синяя однорядка была так скроена, чтобы в меру облегать ее стан, не вызывая притом упреков в нескромности. Длинные рукава однорядки были откинуты назад и связаны узлом. Узел этот приходился куда как ниже пояса, но шелковая кисть косника висела, почти не колыхаясь, еще ниже узла — такую прекрасную черную косу отрастила красавица.

Деревнин шел да шел, сам себе не веря — неужто он этой молодице приглянулся? Прошел всю Никольскую, вышел на Лубянку, наконец свернул вслед за ней в Варсонофьевский переулок. Даже малость запыхался — он редко ходил пешком, а необходимую хорошему стряпчему дородность уже нажил. Там, в Варсонофьевском, его нагнал красавчик.

— Погоди-ка, — шепнул он. — Хозяйка через сад войдет, а мы — с крыльца…

Деревнин не понял, к чему такие сложности, однако послушался. Он перешел неширокий двор, поднялся на крыльцо, красавчик отворил дверь и впустил его в сени. Там встретила комнатная женщина, поклонилась и повела дальше — в пустую горницу. Деревнин встревоженно оглядывался по сторонам. Господи, куда ж это его занесло?! Дом был небогатый, обставлен на старый лад, пол покрыт рогожей, вдоль стен стояли неширокие лавки, тоже крытые рогожками, а не суконными расшитыми полавочниками, которым полагалось бы свисать до пола. Хорошо хоть, на узком длинном столе была скатерть, хотя и грубого полотна.

Найдя взглядом образ Богородицы в киоте, Деревнин перекрестился. Он не знал, чего ждать. Чернокосая красавица — явно не девка с Неглинки, не выскочит в одной рубахе распояской. Вдруг сделалось стыдно — на него Богородица глядит, а он о скоромном размышляет! Да еще на трезвую голову! Ладно бы после нескольких кубков романеи или хорошего ставленого меда…

Скрипнула половица — Деревнин обернулся.

Вошли чинной поступью четыре женщины, все разом поклонились. Когда же выпрямились, Деревнин сильно удивился — первая из них была в годах, лицо имела строгое, вид ее вовсе не располагал к шалостям. Заманившей его сюда красавицы среди них не обнаружилось.

— А ведь ты меня, батюшка мой, не признал, — сказала старшая из женщин. — Ты у нас по делу недавно бывал, мы — Хотетовские. Сядь, сделай милость.

Деревнин чуть не сел мимо лавки. Менее всего он ожидал, чтобы смиренная и безмолвная жена Хотетовского вызвала его на свидание! Да и вела себя при этом так же уверенно, как муженек, бывший воевода.

Две женщины стали накрывать угощение на углу стола, одна была одета попроще, другая — побогаче.

— Домой к нам гостей звать нельзя, мой Родион Яковлевич гневен. Так я тебя, батюшка Гаврила Михайлович, к куме позвала. От дома близко, кума моя Марья всегда помочь готова. Коли что — ты это знай.

Деревнин молчал. Кума Марья — та из женщин у стола, что помоложе и понаряднее, — поклонилась ему.

— Спасибо, светы мои, а теперь ступайте, — вроде и ласково сказала Анна Семеновна Хотетовская, однако ж это было повеление, и женщины послушались беспрекословно.

Деревнин насупился — окончательно понял, что ее смирение было показным. А он-то грешным делом позавидовал тогда Хотетовскому — ишь, женка не перечит, слово мужа для нее святыня! А эта женка тайно в дом к куме гостей заманивает!

Вышли из горницы две женщины, остались Хотетовская и еще одна, одетая по-девичьи, чье лицо было прикрыто фатой. Но Деревнин и так понял — любимая комнатная девка беглой боярыни Троекуровой Лукерья.

А чернокосая обольстительница куда-то пропала…

— Для чего же ты меня, матушка моя, позвала? Да еще этак вот?.. — спросил подьячий.

— Хотела тебя тайно от мужа видеть. К нему теперь — не подступись, поверил злым языкам. А я доподлинно знаю, что Агафьюшка с полюбовником не бежала… Лукерья, не реви, слезами делу не поможешь!

Девка, всхлипнув, отвернулась к стене.

— Откуда ж ты это можешь знать?

— Я много чего знаю, да молчу. При муже говорить о таких делах невместно, да уши-то у меня есть, мхом не заросли, — грубовато отвечала Анна Семеновна. — И есть добрые люди, что тоже до правды докопаться хотят…

— Кто же та добрая душа?

— Девка, что тебя сюда привела, не простого роду-племени. Она сказала мне такое, о чем немногие знают. И потому я ей поверила.