Никита Сергеевич не выдержал давления. Он устал. Промаявшись всю ночь, утром четырнадцатого октября Хрущев появился на заседании президиума уже готовый подать в отставку и уйти. Все участники заседания единогласно высказались за то, что Хрущев должен уйти на пенсию.

В последний раз предоставили слово Хрущеву. Он был подавлен. Говорил:

– Я рад за президиум, что он такой зрелый. Все, что сейчас делается, это победа нашей партии. Я уйду и драться с вами не стану – идеология и основа у нас с вами одна. Я понимаю, что это моя последняя политическая речь – лебединая песня. На пленуме я выступать не буду, но хотел бы обратиться к пленуму с просьбой.

Ему отказали. На глазах у Хрущева появились слезы:

– Напишите заявление о моем уходе, о моей отставке, я его подпишу. Я полагаюсь на вас в этом вопросе. Скажите, где мне жить. Если нужно, я уеду из Москвы.

Кто-то откликнулся:

– Зачем это делать? Не нужно.

– Если у вас пойдут дела хорошо, – сказал Хрущев, – я буду только радоваться и следить за сообщениями газет. Спасибо за совместную работу, за критику.

От имени Хрущева Гришин и Ильичев составили заявление:

«ЦК КПСС

Товарищи члены ЦК КПСС, кандидаты в члены ЦК КПСС, члены Центральной ревизионной комиссии КПСС!

В связи с преклонным возрастом и учитывая состояние моего здоровья, прошу ЦК КПСС удовлетворить мою просьбу об освобождении меня от обязанностей первого секретаря ЦК КПСС, члена президиума ЦК КПСС и председателя Совета министров СССР.

По изложенным выше причинам я не могу исполнять ныне возложенные на меня обязанности.

Обещаю Центральному комитету КПСС посвятить остаток своей жизни и сил работе на благо партии, советского народа, на благо построения коммунизма».

Никита Сергеевич поставил свою подпись.

В тот же день в шесть вечера в Свердловском зале Кремля созвали пленум ЦК. С докладом выступил секретарь ЦК Михаил Андреевич Суслов, который зачитал заранее подготовленное обвинительное заключение по делу Хрущева.

Решили прений не открывать – чтобы не давать слова Хрущеву. Никто из членов Центрального комитета и не попросил слова. Единодушно освободили Хрущева от его должностей.

На пост первого секретаря предложили Брежнева. Председателем Совета министров рекомендовали Алексея Николаевича Косыгина, который последние четыре года был одним из двух первых заместителей Хрущева в правительстве699 (Л. Млечин. Шелепин. С. 303–304)700.

сообщил поразительную новость: к нему приезжал Дмитрий Алексеевич Поликарпов, специально по делу Бродского. Просить, чтобы Корней Иванович взял назад свое заступничество. Снял свое имя.

Корней Иванович, дорогой, отказался.

Странное дело: никаких политических обвинений, а все та же галиматья о тунеядстве, подстрочнике, каких-то попойках и пр. (Л. Чуковская. Записки об Анне Ахматовой. Т. 3. С. 482–483).

лучше всех (говорят: Каверин, [Н.] Степанов и Трауберг) говорит Илья Григорьевич . Пожалуй, это самое блестящее его выступление за последнее время. Он говорит о «густоте культуры» Тынянова, о том, что такие как он, «соль» интеллигенции, о том, что нам до зарезу «нужна высококультурная элита» – и это особо актуально звучит в день верхушечного, почти дворцового переворота в правительстве. Встретили его почти овацией и проводили так же (А. Гладков // Новый мир. 2014. № 2, c. 153).

Мы хотели бы, чтобы Бродский вернулся к полюбившейся ему работе – работе поэта-переводчика.

Мы обещаем Вам заняться воспитанием молодого поэта, добиваясь того, чтобы Бродский прочно утвердился на пути советского литератора, неустанно отдавая свои силы работе в соответствии своей квалификации (по договору с издательствами или на других законных основаниях). Мы убеждены, что И. А. Бродский, при его несомненном таланте, систематически занимаясь трудовой деятельностью, безусловно обеспечит себе необходимый прожиточный минимум (Л. Чуковская. Записки об Анне Ахматовой. Т. 3. С. 484–485)701.