своим бывшим соперникам и противникам. Мол, гражданская совесть замучила. Пробуждалась-пробуждалась, терзала-терзала, пока невтерпеж стало — не могу жить в условиях тоталитарной несвободы, нераскаянного государственного греха!

Да, было дело — служил на очень ответственной должности в тайной полиции! А теперь вознесся на новый духовный уровень!

Вам, остолопам либерально-демократическим, еще в какие времена папа римский Климент говорил: «Один раскаявшийся злодей Господу угоднее, чем сто праведников».

А подвинул меня на этот нравственный подвиг Мангуст Теодорович, родственник мой, можно сказать, родная кровиночка.

Да, был он у меня. С радостью я, облобызав его и к сердцу прижав, принял предложение поведать миру, или спецслужбам, или кому там понадобится, обо всех злодеяниях режима. Я готов! Все, что знаю, все расскажу, со всеми посотрудничаю, всем помогу!

Но режим этот полицейский страшен — накануне отъезда вышел КГБ на наш след. Эти страшные бойцы из Конторы, видимо, перехватили Мангуста, и на последнюю встречу он не явился. Скорее всего, пал жертвой их профессиональных убийц. А может быть, как Валленберг, сидит где-то в заточении, безымянном глухом подвале — надо добиваться его освобождения соединенными усилиями свободного мира.

Ох-хо-хо-хонюшки! Эти гладкие мудаки ничего о нас не знают, не понимают, не догадываются. Предложусь я им — экспертом, консультантом, советником — специалистом по советским делам, хитромудрым, загадочным, закамуристым.

Я — невозвращенец. Невозвращенец в человеческую жизнь. Моя специальность — обеспечение безопасности государства от поползновений отдельных людишек. Это профессия вечная и везде необходимая…

А ты, глупый Мангуст, зря так добивался у меня правды. Твоя ошибка в том, что ты со мной бился как с человеком, личностью. А я — нелюдь. Я — держава, я — режим, я — мир этот…

Когда со дна Москвы-реки дух твой поднимется наверх, рассечет задымленный смрадный воздух нашей загаженной атмосферы и вознесется на небеси, разыщи там душу старого клеветника маркиза де Кюстина и попроси его повторить тебе то, что он уже твердил полтораста лет назад.

…Когда народам необходимо знать истину, они ее не ведают. А когда наконец истина до них доходит, она никого уже не интересует, ибо к злоупотреблениям поверженного режима все равнодушны…

Я — поверженный режим. Забудьте обо мне. А я поеду в аэропорт. Дерну на рывок. Я пройду. Я улечу. Сегодня ночью я буду в Париже. Я — бессмертен…

Что со мной? Где я? В аэропорту?

А может быть, я по-прежнему лежу на полу своей кухни? Больной, бессильный, пьяный. Изъеденный раком и ужасом.

Может быть, все это мне снится? Может быть, вообще ничего не было? И все это свидетельство — вымысел?

Наверное, вымысел. Кроме того, что действительно было.

1979 г.

Notes

1

Оставь ее, она еще ребенок.

2

Молчи, я тебя не спрашиваю.

3

Сегодня и такой набор — фантастика. (Примеч. авт.)