Подступивший холод выбелил многие лица; другие еще несли следы жаркого летнего солнца. Но все они – красные и белые – были грубыми и суровыми. Беспощадными.

Со своими оловянными кружками, одеялами, патронташами и ружьями эти мальчики с плантаций, ферм из маленьких городков прошагали с бесконечными боями через всю страну. Теперь они подошли к последнему рубежу – с огрубевшей кожей на голых ногах, в истрепанных мундирах, с вечными поносами и кишками, поющими, как трубы в гостинице. Они сидели в окопах, не имея уже ничего, кроме мужества и своей славы, которая была больше их всех. И даже если бы их число превышало впятеро, она все равно была бы больше. Их слава стала настолько огромной, что уже было ясно, что она точно переживет и эти громкие речи, и патриотические лозунги, которых теперь никто не помнил, и тех, кто послал их сюда ради какой-то глупой цели, и даже их кости.

Когда землю покрыл первый снег, волки превратились в легенду. Это была армия Северной Виргинии.

Звук донесся справа от разбитой лежневки и затих раньше, чем Орри успел это понять. Он повернул в ту сторону. Два молодых необстрелянных виргинца из временной бригады Монтегю последовали за ним. Они ехали вдвоем на одном жеребце; теперь из-за нехватки лошадей это стало обычным зрелищем на оборонительных линиях Питерсберга.

Дорога шла на запад от Ричмонда. Находясь к северу от берега Джеймса, дивизия переместилась даже еще дальше Питерсберга, на самый край левого фланга обороны. Сейчас она шла от батареи Данцлера, названной так в честь погибшего южнокаролинца, к Свифт-Крику. Было девять утра пятницы, день перед Рождеством.

Лошади нервничали в густом тумане, фыркали и отказывались стоять спокойно. Орри чуть не угодил в провал между сгнившими бревнами, таких дыр было много в наполовину разрушенной дороге. По обе стороны от нее темнели зловещие стволы голых деревьев и дремлющие купы кустов между ними. Белый густой туман поглощал звуки и заполнял собой все.

– Вы слышали? – спросил Орри, положив руку на эфес сабли.

Вместе с двумя ординарцами он возвращался из штаба Первого корпуса, когда этот звук, достаточно громкий, чтобы расслышать его за стуком копыт, заставил их остановиться.

Опасливо вглядываясь в деревья, ординарцы кивнули.

– Как будто кто-то звал на помощь, сэр, – сказал один из них. – Ну, по крайней мере, мне показалось, что я слышал слово «помогите».

– Хотите, чтобы мы проверили, сэр? – спросил второй солдат.

Чутье подсказывало Орри, что этого делать не надо. Они и так сильно задержались в штабе, а туман был хорошим прикрытием для засады. Там мог прятаться и один человек, и целая дюжина. Он попытался восстановить в памяти тот звук и согласился с солдатами: в нем действительно звучала боль.

– Я поеду впереди, – сказал он.

Солдаты развернули свою лошадь и достали револьверы. Орри тоже вынул свой из-за пазухи. Заставив лошадь идти по скрытой туманом тропинке между деревьями, он внимательно смотрел влево, вправо, вперед – и потом снова в том же порядке.

Атмосфера этого утра угнетала его. Как и мысль о том, что придется встречать Рождество без Мадлен. Ну что ж, зато на будущий год в это время они точно будут вместе в Монт-Роял. Шерман в Джорджии подходил к океану. Следующей целью военно-морского флота Союза наверняка станет форт Фишер, а когда он падет, то падет и последний открытый порт. Боб Ли, сгорбленный, седой и, как говорили, нехарактерно для себя раздражительный в последнее время, мог рассчитывать только на шестьдесят пять тысяч голодных, оборванных людей, чтобы защищать рубеж, протянувшийся на тридцать пять миль от Уильямсберг-роуд до Хэтчерс-Рана к юго-западу от Питерсберга. Никто уже не говорил всерьез о победе, а лишь о том, чтобы продержаться и выйти из этой войны без большого позора.

Орри медленно втянул носом воздух, и у него вдруг появилось странное и тревожное чувство, что этот окутанный туманом лес наполнен нежным ароматом олив, всегда напоминавшим ему о родной Южной Каролине.

Внезапное тихое ржание испугало его лошадь. Орри чуть натянул вожжи, взвел курок револьвера, обогнул следующее большое дерево и увидел лежавшего на земле кавалерийского мерина с огромной кровавой раной в боку. Животное подняло голову и бессильно дернуло ногами. Орри внимательно всмотрелся в упряжь и седло – мерин явно был из кавалерии северян.

– Эй, где вы там? – крикнул он в туман.

В тишине было слышно, как с деревьев капает вода. Потом раздался треск кустов и голос одного из ординарцев:

– Здесь…

Орри пустил свою лошадь вперед, бросив им через плечо:

– Этому мерину конец. Кто-нибудь, пристрелите его.

Послышалось невнятное бормотание, потом грянул оглушительный выстрел, эхо которого прокатилось по лесу, заглушив предсмертные судороги животного.

И снова стало тихо.

Проехав мимо еще одного дерева, Орри наконец увидел его. Он сидел, прислонившись к мокрому стволу и вытянув одну ногу в синей брючине с желтым лампасом вперед, вторую подвернув под себя.

Его глаза встретились с глазами Орри. В них сквозила боль, но и настороженность… взгляд казался почти ледяным. Это был совсем молодой человек с густыми бровями и заросшим щетиной лицом – из той породы, что никогда не сдаются. Его правая рука лежала вдоль ноги, а левая прижималась к окровавленной дыре на поясе темно-синего мундира. Предплечье левой руки было обмотано грязными бинтами. Насколько мог заметить Орри, у янки не было оружия, кроме сабли, остававшейся в ножнах.

– Нашел, – сказал Орри, не оборачиваясь.

Ординарцы подъехали ближе. Янки, который был почти в беспамятстве, наблюдал за ними опухшими глазами.

– Кто-нибудь, заберите у него саблю.

Солдат, сидевший первым, спрыгнул с седла и прошел вперед, держа в левой руке револьвер. Сабля со скрежетом выскользнула из ножен. Ординарец кашлянул.

– Бог мой, какой же он грязный, – закашлялся ординарец. – Гной, вши и неизвестно что еще… – Он посмотрел на Орри. – Плохая рана, полковник. Похоже, в живот.

– Как тебя зовут, янки? – спросил второй солдат.

Янки с трудом облизнул губы, но Орри поднял руку:

– Потом узнаем.

Второй ординарец выразил недовольство, спрыгивая на землю.

– Может, его тоже лучше пристрелить, а? – с досадой сказал второй ординарец, спешившись. – Как думаете, полковник? С такой раной он точно не выживет.

Он был прав. Раны в живот обычно оказывались смертельными. И возможно, они бы сэкономили время и силы своих и без того занятых врачей, если бы сейчас пустили пулю в сердце этого янки и забыли о нем. Это было куда гуманнее, чем оставлять его здесь мучиться, да и умнее с другой точки зрения. Орри очень не нравился взгляд молодого северянина.

А потом его обожгло стыдом. Каким же чудовищем он стал, если вообще допускал подобные мысли? Он медленно вернул револьвер в кобуру у левого бедра, под кителем. Потом спрыгнул на землю и с трудом распрямил затекшую спину. Его высокая фигура, несмотря на грязный, истрепанный мундир и подколотый левый рукав, казалась удивительно аристократичной.