тем самым от моды, а та и другая – от коммерческих интересов. Начиная от государственной жизни и вплоть до жизни семьи порядок вещей претерпевает разлад, неслыханный когда-либо ранее. – Равновесие? Разумеется, нет.

V. Проблематичность прогресса

Пожалуй, хотелось бы, прежде чем рассматривать различные симптомы кризиса культуры более пристально, услышать и другие голоса, отличные от мрачных настроений на грани отчаяния.

Наше суждение о действиях и взаимоотношениях людей никак не может отрешиться от настроений момента. Если они негативны, то объективно приводят к тому, что открывающаяся нашему взору картина, вероятней всего, будет окрашена мрачными красками. Если былые эпохи: Элладу в ее высшей точке, расцвет Средневековья, Ренессанс – мы скорее видим в свете равновесия и гармонии, а свое собственное время – в чреде расстройств и волнений, здесь неизбежно сказывается гармонизирующее воздействие далекой дистанции. Так что мы сразу, до того как приступим к рассмотрению этих симптомов, должны учесть влияние «возможной погрешности». Не может быть равноценности между выхваченными картинами прошлого и путаным взглядом на собственное время, к которому мы причастны. Не исключено, что окончательный приговор нашему времени, пока еще невозможный, оценит явления, сейчас вызывающие беспокойство, как всего лишь поверхностные или же преходящие. Какая-нибудь легкая хворь может лишить нас сна, отнять аппетит, мешать работе и омрачать настроение, при том что наш организм будет в хорошей форме и полное выздоровление вот-вот наступит. И не вовсе уж отсутствуют признаки того, что под внешним обличьем социальных и культурных невзгод, от которых мы мучаемся, здоровый ток крови общества тем не менее струится сильнее, чем это нам кажется.

Но ведь мы сами все вместе одновременно сочетаем в себе и врача, и пациента. Болезнь бесспорна, организм нормально не функционирует. Наш взгляд должен быть устремлен на симптомы, наша надежда – на выздоровление.

В нашем рассуждении мы прибегаем к образному языку медицины! Вне образного языка невозможно обращаться к общим понятиям, таким, как недуги и нарушения. Ведь само слово кризис – понятие, введенное Гиппократом. Для общественных и культурных явлений ни одно уподобление не подходит лучше, чем взятое из области медицины. Горячка присуща нашему времени вне всяких сомнений. Горячка роста? – Кто знает? Бред, нелепые фантазии, речь, лишенная смысла. Представляет ли это собой нечто большее, чем преходящее возбуждение мозга? Есть ли основание говорить о безумии, вызванном серьезным поражением центральной нервной системы?

Каждая из этих метафор имеет свой вполне определенный смысл, приложимый к явлениям современной культуры.

Наиболее явственны и наиболее чувствительны признаки расстройства экономики. Каждый ощущает их что ни день на себе самом, во всяком случае замечает. Чуть менее непосредственно затрагивают нас политические неурядицы, хотя выносить суждения о них средний человек может преимущественно лишь из газет. Если охватить взором совокупный процесс расстройства в экономике и политике, то, как кажется, рассматриваемый в своем постепенном развитии, он неуклонно шел к теперешнему упадку. Всего за столетие овладение средствами производства достигло такой степени совершенства, что социальные силы, не регулируемые и не координируемые принципом, который превосходил бы устремленность каждой из них (Государство не является таким принципом), действуют с избыточной эффективностью, нарушая гармонию всего организма. Это касается машинной продукции и техники вообще, транспорта, печати, мобилизации масс – политическими и другими организациями – на основе всеобщего народного образования.

Если рассматривать развитие каждого из средств или каждой из сил самих по себе, не опираясь на ценностные критерии, тогда в отношении их еще можно было бы безоговорочно говорить о прогрессе. Все они неслыханно возросли по своей мощи. Но прогресс сам по себе означает лишь направление и оставляет открытым вопрос: ожидает нас по его завершении благо – или утрата. Мы забываем, как правило, что лишь поверхностный оптимизм наших предков в XVIII и XIX вв. связал с таким чисто геометрическим представлением движения вперед уверенность в том, что это bigger and better [больше и лучше]. Рассчитывать, что каждое новое изобретение или усовершенствование данного средства непременно содержит в себе обещание более высокой ценности или большего счастья, – мысль чрезвычайно наивная и является наследием прелестного века интеллектуального, морального и сентиментального оптимизма, века XVIII. И вовсе нет парадокса в утверждении, что культура вполне может погибнуть при существенном и несомненном прогрессе. Прогресс – вещь опасная и понятие двусмысленное. Ведь может оказаться, что чуть дальше по пути обрушился мост или в земле зияет громадная трещина.

VI. Наука на грани мыслительных возможностей

Область, особенно пригодная для того, чтобы начать с нее описание кризисных явлений в культуре, это область науки. Ибо здесь мы находим соединившимися очевидный и постоянный прогресс, и тем не менее явственное состояние кризиса, но в то же время незыблемое сознание, что продвижение вперед – неизбежно и сулит всеобщее благо.

Для развития научного и философского мышления с XVII в. и по сегодняшний день считается несомненным и признается почти в полном объеме утверждение о положительном и постоянном прогрессе. Почти каждая отрасль науки, включая философию, продолжает развиваться, с каждым днем углубляясь и утончаясь. Поразительные открытия – вспомним об обнаружении космического излучения, положительных электронов – становятся в порядке вещей. Для естественных наук – прогресс более чем примечательный, прежде всего благодаря непосредственному приложению каждого вновь приобретенного знания к технике. Но и для гуманитарных наук, прежде всего для двух, которые стоят от обеих групп несколько в стороне: для математики и философии, – дело обстоит тоже неплохо; они вторгаются во все более глубокие области знания, используя все более тонкие средства наблюдения и выражения.

Все это тем более разительно, если вспомнить, что около 1890 г. царила уверенность, что прогресс науки вот-вот достигнет своего конечного пункта. Система человеческого знания казалась почти полностью выстроенной. Кое-что еще следовало подправить и отшлифовать, с течением времени еще можно было ожидать кое-какого нового материала, но крупные изменения в конституировании и оформлении нашего знания едва ли предполагались. И чем же все обернулось! Какой-нибудь ученый Эпименид9*, удалившийся в свою пещеру в 1879 г. и проспавший там восьмижды семь лет, пробудившись сегодня, едва ли бы понял даже язык науки в любой ее отрасли. Понятия из области физики, химии, философии, психологии, языкознания – мы называем лишь некоторые дисциплины – остались бы для него пустыми звуками. Каждый, кто обратит внимание на нынешнюю терминологию по своей специальности, тотчас же убедится, что слова и понятия, с которыми он изо дня в день имеет дело, еще сорок лет тому назад вовсе не существовали. И если отдельные науки, как, например, история, могут быть исключением, то только потому, что они