Она увидела, что в его глазах появились слезы; он посмотрел в окно, на парк, залитый холодным лунным светом. Энджи сидела не шелохнувшись, молча и ждала.

— У меня всегда… все получалось с проститутками, — проговорил он. — С женщинами, которые были мне безразличны. Похоже, у меня именно тот случай, который считается классическим. Фрейд называет это потребностью в униженном сексуальном объекте. Это тот случай, когда чувственная линия и линия любви оказываются рассогласованы, резко расходятся друг с другом. Знаете, на эту тему я мог бы прочесть вам многочасовую лекцию. — Он несколько застенчиво улыбнулся ей. — Я делал очень много попыток лечиться. Некоторые из методов лечения просто кошмарны. И ничего мне не помогло.

— Ни разу?

— Ни разу. Наверное, именно поэтому я так одержимо полюбил Хартест. Он стал для меня эпицентром всех моих фрустраций, всей моей любви. Если уж я не мог иметь жену, детей, то у меня оставался хотя бы Хартест.

— Понимаю, — проговорила Энджи. Комната вроде бы снова начала слегка покачиваться.

— Но я хотел иметь жену. Хотел детей. Должен был иметь детей. И тут я встретился с Вирджинией. И влюбился в нее сразу же. Бросил один только взгляд на нее и влюбился. И все словно перевернулось. Я готов был ради нее на все. Абсолютно на все. И если бы возникла необходимость, то действительно сделал бы что угодно. Я молился на нее, Энджи, честное слово, молился. Хотите верьте, хотите нет.

— Верю, — тихо ответила Энджи. Голос у Александра стал теперь монотонным, но каким-то совершенно неотразимым.

— Она была для меня всем: всем, чего я хотел, в чем я нуждался, всем, что было нужно Хартесту. Она была красива, образованна, обаятельна, интересна; и она была очень хорошим человеком, Энджи. Действительно хорошим. Добрая. Чуткая, заботливая. И она тоже любила меня. Я знаю, что любила.

— Наверное, — отозвалась Энджи, не сводя с него взгляда.

— И вот я это сделал. Сделал непростительную вещь и женился на ней.

— Зная?

— Зная. Я снова бросился к врачам, к психиатрам, ко всем, я надеялся, молился. Но… да, я все знал. Не могу вам сейчас объяснить, на что я тогда надеялся. Я и до сих пор этого не понимаю. Просто стараюсь больше об этом не думать.

— Александр, но почему же она не догадалась? Как она могла оказаться настолько наивной, глупой? Я просто не понимаю.

— Она была очень молода, — прямо ответил Александр. — Еще девственница. Это же все происходило много лет назад. И никакой сексуальной жизни у нее не было. Такому человеку, как вы, это очень трудно понять…

— Да уж, конечно, — ехидно заметила Энджи.

— Я вам говорю чистую правду. Рассказываю, как это случилось.

— Случилось… что?

Александр отпил еще глоток из своего бокала.

— Я… мне удалось ее обмануть. Я сказал ей, что не хочу с ней спать, пока мы не поженимся. Я был очень пылок. Хотя и по-своему. Видите ли, желание-то я ведь испытываю, именно этого никто и не понимает.

— Вот как.

— Должен сказать в свое оправдание, — продолжил он, и на лице его появилось вдруг почти веселое выражение, — что ей очень хотелось стать графиней Кейтерхэм. Сама мысль об этом доставляла ей огромное удовольствие. Знаете, она ведь раньше постоянно жила в тени Малыша. А ей надо было почувствовать, что она сама по себе что-то значит.

— Вот как. Ну что ж, это я могу понять. Тень вокруг него была большая, вокруг Малыша.

— Ну вот… так мы и поженились. Я не хочу вдаваться дальше в подробности. Но она была ко мне очень лояльна. Не ушла от меня. Родила наших детей. Я сейчас думаю, что, наверное, она меня и вправду любила.

— Александр, когда вы говорите, что она родила ваших детей… что тут было на самом деле? Вы что, подталкивали ее на поиски… отцов?

— Да.

Простота и прямота его ответа потрясла Энджи; ей вдруг снова стало нехорошо. Где-то в глубине дома послышался телефонный звонок.

— Простите, — проговорил Александр, — я пойду отвечу.

Вернулся он улыбающийся.

— Это моя мама. Звонила, чтобы… поздравить с наступающим Рождеством.

Упоминание о Рождестве привело Энджи в чувство. Она посмотрела на часы. Уже почти половина десятого. Почему-то ее вдруг охватил озноб; озноб и страх, она сама не понимала почему. И почему до сих пор не вернулся Макс, почему он не позвонил?

Александр продолжал о чем-то рассказывать. Он снова подлил себе в бокал. Энджи заставила себя сосредоточиться и внимательно слушать то, что он говорил.

— А вы знаете, Вирджиния ведь была алкоголичкой.

— Да, — тихо проговорила Энджи, — я знаю.

— Это ведь я, наверное, ее до этого довел. — На глазах у Александра опять появились слезы.

Энджи посмотрела на него. Пожалуй, тут ей сказать было нечего.

— И никто, Энджи, никто в целом мире не знает обо… обо мне. Кроме вас. И Няни.

— Няни?!

— Да. Она все знала. И о моем браке, обо всем. Конечно, она все это понимала по-своему, в ее манере, крайне упрощенно. Но она никогда никому ничего не говорила и не скажет. Никогда. Она меня любит, а кроме того, она мне обещала, и обещала Вирджинии. Которую тоже очень любила. — Тут он почти вызывающе посмотрел на Энджи. — Вы знаете, она, Вирджиния, меня ведь и в самом деле любила.

— Я вам верю, — кивнула Энджи.

Он вздохнул:

— Было бы ужасно, Энджи, если бы кто-нибудь обо всем этом узнал. Ужасно. Я немного забеспокоился, когда начали появляться все эти сообщения в газетах. Знаете, Фред Прэгер грозился подать тогда в суд. Но я… в общем, мне в конечном счете удалось убедить его не делать этого.

— А мы все думали… нет, ничего. — Энджи была удивлена.

— Я знаю. Вы думали, будто мне неизвестно, что пишут в газетах. Разумеется, я знал. Я ведь не дурак. — Глаза его внезапно стали совсем другими: теперь взгляд их был настороженным, хитрым.

— Ну, Александр, никто ведь и не считал вас дураком. А… как вам удалось убедить Фреда?

— Я просто сказал ему, что могут стать известны некоторые вещи насчет Вирджинии. О которых я вынужден буду сказать. Если меня действительно начнут преследовать. И сказал ему, что буду чувствовать себя спокойно, только если Хартест окажется в полной безопасности.

— Ах, вот оно что. — Энджи опять почувствовала приступ тошноты. Господи, какой же он злой, порочный человек. Лучше бы уж он ничего ей больше вообще не рассказывал. Она заставила себя улыбнуться. — Ну, так или иначе, Александр, я ничего никому не скажу. Обещаю вам. Я и раньше не говорила. Даже Малышу.

— Правда? — Голос у него был какой-то бесстрастный, почти чужой.

— Правда. И никогда этого не сделаю.