Настала ночь — одна из тех прекрасных весенних ночей, которые в Провансе предвещают знойные ночи лета. Те, кто пришел в замок днем, разошлись по домам. Замок закрылся. Оливье решил провести ночь у тела матери, надеясь, что отец согласится немного поесть и отдохнуть.

— Я уверен, что вы не спали с того момента, как узнали о несчастье, — сказал он. — Вы устали, и вам не следует переутомляться. Завтра будет тяжелый день!

Рено согласился разделить с ними ужин, который накрыли в огромной кухне, как в те дни, когда происходила охота. Они уселись возле камина, где жарился баран, а в пузатом котелке томилось птичье рагу, благоухавшее местными травами. Это были владения Барбетты, жены Максимена. Она царила здесь над войском горшков.

Барбетта была очень рада, что Рено пришел ужинать, хотя и понимала, что это не из-за кухни, которая ей самой казалась неотразимой, а ради счастья посидеть за одним столом с сыном. Истинная милость Неба, что тот вернулся как раз вовремя, чтобы поддержать своего отца в час испытания! У Барбетты мелькнул лучик надежды, когда она увидела его одежду с фамильным гербом, а не с этим красным крестом Храма — глубоко ненавистным ей с того момента, как «малыш» решил вступить в Орден. Мыслимо ли, чтобы единственное дитя столь благородной семьи обрекало свой род на угасание, своих родителей — на горесть вечной разлуки с ним, на невозможность прижать к груди внуков, а целое поместье — на то, чтобы увеличить собой громадные богатства и имущество Ордена! Такие мысли терзали могучую Барбетту, и на какое-то мгновение она поверила, что добрая Богородица и известные ей святые, которые часто слышали от нее жалобы на подобное положение дел, вняли ее просьбам. Увы, это продлилось недолго! Когда Оливье зашел поздороваться с ней, она хотела обнять его и поцеловать, как делала всегда до его отъезда, но он мягко отстранил ее:

— Ты же знаешь, Барбетта, что тамплиер не имеет права целовать женщину!

— Тамплиер, да, конечно, я знаю... но ведь к вам это теперь не относится, потому что вы приехали без вашего большого белого плаща с красным крестом?

— Да нет же, относится в полной мере! По серьезным причинам, которые я не имею права тебе объяснять, мне пришлось снять свой плащ, чтобы не привлекать к себе излишнего внимания...

— Ах, так?

От разочарования Барбетта не смогла сдержать своей горечи:

— Чем они лучше, чем мы, эти гордые господа в белах плащах, коли ради них вы забросили семью, дом, земли и все, что подарено вам по доброте Божьей?

— Ничем, ведь я вас покинул только ради Господа. Чтобы служить Ему на полях сражений!

— Да ведь не будет больше сражений, потому что Святая земля потеряна! Чему теперь вы будете служить?

— Очень многому. Вот тебе пример: эти прекрасные церкви и соборы, построенные почти повсюду, — ведь это Храм своими деньгами оплачивает работы мастеров-каменщиков и подмастерьев, которые учатся у них искусству творить.

— Вы собираетесь стать каменщиком... или плотником? — недоверчиво спросила она.

— Ты сама понимаешь, что нет... Но некоторых из них я знаю и восхищаюсь их мастерством.

— Вы с ними знакомы? Как это?

— Мой отец, когда был конюшим монсеньора д'Артуа, был другом Пьера де Монтрея, строившего Святую часовню для короля Людовика, в его дворце. Теперь он уже мертв, но я знаю его сына и внуков.

Барбетта сдаваться не желала.

— Как вам будет угодно! Но зачем вам жить в Париже? Ведь здесь полно командорств! По крайней мере мы бы вас хоть иногда видели!

— Не беспокойся, я вернусь! С братом Клеманом, когда тот поедет в Прованс... если он по-прежнему оставит меня при себе! Мне там тоже неуютно. Будто их солнце... светит не так, как наше.

***

Хотя барон Рено согласился разделить ужин с сыном и братом Эрве, которого он знал давно, ибо тот был сыном его старого друга Гильена д'Ольнэ, он категорически отказался удалиться в спальню передохнуть, чтобы у тела покойной остались бдеть только Оливье со своим товарищем.

— Ты не можешь помешать мне провести с моей возлюбленной супругой ее последнюю ночь на земле! — заявил он. — Завтра я уже не увижу это лицо, не притронусь к этой руке...

Спорить было бесполезно. Единственное, чего добился Оливье, — чтобы тот согласился встать за кафедру, поставленную в изголовье погребального ложа, но Рено выкинул оттуда все подушки как слишком располагающие ко сну. И он стоял там, прямой, как жесткая спинка стула, зажав в руках четки, повернув голову с седыми волосами, которые еще более подчеркивали его «сарацинский» цвет лица, к неподвижному профилю, озаренному, словно нимбом, мерцающим отсветом свечей...

На рассвете тело Санси положили в белый дубовый гроб, вытесанный для нее, и перенесли, не закрывая крышки, в часовню, где вскоре должна была собраться вся окрестная знать, а в зале для слуг был уже накрыт поминальный обед. Оливье показалось, что за столом собралась толпа призраков, одетых в черное, и он не смог различить никого. Не увидел он и лица прекрасной Агнессы де Барьоль, хотя мать когда-то думала, что он в нее влюблен. В глубине души Оливье понимал, что она сумела растревожить его душу, он и сам полагал, будто влюбился, но все это было так мимолетно, так недолговечно, что он не испытал ни тени сожалений. Предоставив своему супругу Жану д'Эспаррону принимать участие в обряде, она не подошла к Оливье, хотя не спускала с него глаз в течение всей службы: ее особенно впечатлило воинское облачение, заметное под длинным белоснежным плащом, красиво лежавшим на широких плечах... И если у кого и были сожаления, то лишь у нее, отяжелевшей после постоянных беременностей и родов, тогда как тамплиер представал перед ее опечаленным взором, словно дивный рыцарь в ореоле, сотканном из далеких земель и яростных сражений... К сожалению, ее собственный муж, большой любитель пирушек и прочих трапез, уже обзавелся солидным брюшком.

К концу молчаливой трапезы, где не было ни жонглеров, ни менестрелей, и которая длилась очень долго, потому что слишком много оказалось тех, кто желал воздать последние почести усопшей, Оливье смог убедиться, каким безграничным уважением и любовью пользовалась его мать. С приближением вечера небо затянулось тучами, погода угрожала близким ненастьем, и все, кто жил неподалеку, заторопились домой. Для