Его последнее предложение заглушили громовые аплодисменты, и Глен с довольным видом вернулся на свое место. Он расшевелил их большой дубиной… или настроил на нужный лад? Значения это не имело. Теперь в их настроении злость преобладала над страхом, они принимали вызов (хотя к следующему апрелю, после холодной, долгой зимы, решимости могло поубавиться)… а главное, им хотелось поговорить.

И они говорили три следующих часа. Несколько человек ушли в полночь, но большинство осталось. Как и подозревал Ларри, ничего путного эти разговоры не принесли. Было высказано множество нереальных предложений: самим обзавестись бомбардировщиком и/или атомным оружием, провести переговоры, подготовить группу убийц… Осуществимых идей оказалось крайне мало.

Последний час люди по очереди вставали, чтобы пересказать свои сны, а остальные зачарованно слушали. Стью это вновь напомнило бесконечные посиделки с разговорами о сексе, в которых он участвовал подростком (главным образом в качестве слушателя).

Глена удивляло и радовало их нарастающее желание говорить, он подмечал, как оживление вытесняло тупую пустоту, которая ощущалась в них в начале собрания. Происходило давно назревшее очищение, и Глену это тоже напоминало разговор о сексе, но в другом смысле. По его мнению, они напоминали людей, долго хранивших в себе секреты, которые касались каких-то провинностей и несостоятельностей, и вдруг обнаруживших, что если облечь тайну в слова, она перестанет быть такой пугающей. Когда внутренний ужас, посеянный во сне, наконец-то пожинается в многочасовой дискуссии, он становится более управляемым… возможно, даже появляется шанс его обуздать.

Собрание закончилось в половине второго ночи, и Глен покидал его вместе со Стью, впервые после смерти Ника в хорошем настроении. Он чувствовал, что они начали выползать из своих панцирей и сделали первые трудные шаги к битве – какой бы она ни была, – в которой им предстояло принять участие.

У него появилась надежда.

Электричество подали в полдень пятого сентября, как и обещал Брэд.

Сирена воздушной тревоги громко и жутко завыла на крыше здания окружного суда, перепугав сотни людей. Они выскочили на улицу и оглядывали синее, без единого облачка, небо в поисках самолетов темного человека. Некоторые бросились в подвалы и сидели там, пока Брэд не нашел выключатель и не вырубил сирену. Только тогда они поднялись на поверхность, стыдливо пряча глаза.

От короткого замыкания возник пожар на Ивовой улице, но десяток добровольцев-пожарных быстро прибыл туда и потушил огонь. Крышку канализационного люка на пересечении Бродвея и Ореховой улицы подбросило в воздух, она пролетела около пятидесяти футов и приземлилась на крышу магазина игрушек «Оз», как большая ржавая блошка.

В этот день, названный Днем электричества, в Зоне погиб один человек. По неизвестной причине взорвался магазин автомобильных запчастей на Жемчужной улице. Рич Моффэт сидел на ступеньках дома на другой стороне улицы, с сумкой разносчика газет, в которой лежала бутылка виски «Джек Дэниелс». Металлический лист обшивки ударил его и убил на месте. Больше Рич не разбил ни одного окна.

Стью находился в палате Фрэн, когда ожили флуоресцентные лампы на потолке. Он наблюдал, как они мерцали, мерцали, мерцали – и наконец вспыхнули привычным светом. Ему удалось оторвать от них взгляд лишь после того, как прошло почти три минуты. Когда он посмотрел на Фрэн, ее глаза блестели от слез.

– Фрэн! Что не так? Тебе больно?

– Ник, – ответила она. – Ник этого не увидит, и это неправильно. Я хочу помолиться за него, если смогу. Я хочу попытаться.

Он обнимал ее, но не знал, молилась она или нет. Внезапно осознал, как же ему недостает Ника, и возненавидел Гарольда сильнее, чем когда-либо. Фрэн говорила правду. Гарольд не только убил Ника и Сью; он украл у них свет.

– Ш-ш-ш, – прошептал он. – Фрэнни, ш-ш-ш.

Но плакала она долго. А когда слезы наконец иссякли, Стью нажатием кнопки включил электромотор, поднимающий изголовье кровати, и зажег лампу на прикроватном столике, чтобы Фрэнни могла почитать.

Стью будили, тряся за плечо, и ему потребовалось много времени, чтобы окончательно проснуться. Его разум медленно просматривал казавшийся бесконечным список людей, которые могли попытаться украсть у него сон. Начинался он с матери, говорившей ему, что пора вставать, и растапливать печь, и собираться в школу. За ней следовал Мануэль, вышибала в маленьком паршивом борделе в Нуэво-Ларедо, заявляющий, что он уже получил положенное на двадцатку и надо заплатить еще двадцать, если он хочет остаться на всю ночь. Потом медсестра в белом защитном костюме, которая хотела измерить давление крови и взять мазок из горла. Фрэнни.

Рэндалл Флэгг.

Последняя мысль разбудила Стью, будто ушат холодной воды, выплеснутый в лицо. Но никого из перечисленных выше он не увидел. За плечо его тряс Глен Бейтман, компанию которому составлял Коджак.

– Как же трудно тебя будить, Восточный Техас, – покачал головой Глен. – Лежишь, как бетонный столб. – В почти полной темноте едва проступал его силуэт.

– Для начала ты мог бы зажечь свет.

– Знаешь, я совершенно об этом забыл.

Стью включил лампу, сощурился от яркого света, подслеповато уставился на механический будильник. Без четверти три.

– Что ты тут делаешь, Глен? Я, между прочим, спал. Говорю на случай, если ты этого не заметил.

Ставя будильник на прикроватный столик, он впервые взглянул на Глена. Бледного, испуганного… и старого. Изможденное лицо прорезали глубокие морщины.

– Что случилось?

– Матушка Абагейл, – тихо ответил Глен.

– Умерла?

– Да поможет мне Бог, но я бы этого хотел. Она очнулась. И ждет нас.

– Нас двоих?

– Нас пятерых. Она… – Его голос вдруг стал хриплым. – Она знала, что Ник и Сюзан мертвы, и знала, что Фрэн в больнице. Понятия не имею, как ей это удалось, но она знала.

– То есть она хочет видеть комитет?

– То, что от него осталось. Она умирает и говорит, что должна нам что-то сказать. И я не знаю, хочу ли я это слышать.

Ночь выдалась холодной – еще не морозной, но холодной. Куртка, которую Стью взял в стенном шкафу, пришлась очень кстати, и он застегнул молнию до подбородка. Ледяная луна, висящая над головой, заставила его подумать о Томе, который получил установку возвратиться в полнолуние. Сейчас луна только вошла во вторую четверть. И один Бог знал, где она светит на Тома, на Дейну Джергенс, на Судью Ферриса. Бог также знал, что она смотрит на те странности, что происходили здесь.

– Сначала я разбудил Ральфа, – сообщил Глен. – Послал его в больницу за Фрэн.

– Если бы доктор считал, что она может встать, он бы отправил ее домой! – сердито бросил Стью.

– Это особый случай, Стью.

– Для человека, который не хочет услышать, что скажет эта старая женщина, ты очень уж торопишься пригнать туда Фрэн.