И ангелы плакали.

— Томми, ты в порядке?

Знакомый скрипучий голос. Голос, как у моего отца, шершавый от дыма и пыли древесных опилок. Я подняла голову со стопки бумаг. Если зажмуриться, можно представить, что это папа. Высокий, угловатый, со стрижкой за пятнадцать баксов в парикмахерской «У Джо», в джинсах и сапогах, которые явно знакомы с коровами, с лицом, напоминающим техасскую землю, с морщинами от солнца, сухости и сигарет. Проклятые сигареты. Я попыталась выбросить из головы образ папы, каким он был в конце, — с кислородным баллоном, который следовал за ним повсюду, как верный пес.

— Вэйд. Привет. — Я протянула свои упрямые волосы через старую резинку, которую откопала в ящике, и забросила «хвост» за спину. — Я проснулась. Только не знаю, с чего начать разбор папиных бумаг.

Я хотела сказать, что в этой комнате мне становится физически больно. Но вместо слов развела руками, показывая на потертый дубовый стол, сколоченный двести лет назад каким-то ковбоем. Столешницу составили из кусков и обломков, отчего она напоминала гигантский пазл. Без единого гвоздя. В три года я любила спать на этой столешнице. Папа хвастался, что потребовалось пятеро мужчин, чтобы пронести этого гиганта в дверь кабинета.

Огромный кожаный диван в углу до сих пор хранил вмятину в форме длинного папиного тела. Пластиковый мешок с одеждой из химчистки, ковбойские джинсы и слегка растянутые рубашки висели на дверце шкафа; упаковка пива «Корона Лайт» и две упаковки «Доктор Пеппер»[4]стояли на дощатом полу у маленького холодильника — зло, перешедшее по наследству, как и сигареты, которые его убили. Впрочем, я бросила курить в шестнадцать, в тот день, когда папа выбил сигарету из моих рук, застав меня курящей за сараем. Это был единственный раз, когда он меня ударил. Но зависимость от «Доктора» сохранилась.

Мой взгляд перескочил на фото за головой Вэйда, то, из другой жизни, — выгоревший кадр, на котором папа и Вэйд позировали в форме федеральных маршалов. Обнимали друг друга за плечи, из уголков улыбающихся губ торчали сигары. Хороший был день, всегда говорил папа. Плохой парень получил по заслугам.

В этом восстановленном историческом здании 1800 года, скотном дворе Форт-Ворса, плохие парни когда-то получали по заслугам каждую неделю — обычно свинцовой пулей в спину. Иногда это происходило в салуне на первом этаже, иногда, совершенно внезапно, в этой самой комнате, когда плохой парень пыхтел между раздвинутыми ногами женщины, готовой на все ради пары монет.

За последние тридцать лет, засев в окружении жутких призраков прошлого, мой папа превратил наследие своей семьи в мультимиллионное газовое и нефтяное дело. Ему помогали секретарь, семеро юристов, два консультанта по инвестициям и человек, который стоял сейчас передо мной, развалившись так, как могут только ковбои в своих джинсах, и прикрыв пах потрепанной шляпой Тони Лама,[5]которую он сжимал своей огромной рукой.

Вэйд Митчелл был на десять лет моложе папы и мог стать наследником его огромного дела, как уточнялось в папином завещании, если только я сама не заинтересуюсь бизнесом. Моя сестра Сэди давным-давно вычеркнула себя из списка кандидатов.

— Не хочу давить, Томми, но ты приняла решение?

Сначала я даже не поняла, о чем он говорит. О своей работе? О Розалине Марчетти? Но откуда он мог о ней узнать? Я нервно прикоснулась к розовому листу. А затем вспомнила настойчивый шепот Вэйда на поминках в доме тети Ребекки.

— Ты о ветряной ферме? — спросила я у него.

— Да. Это то, что нужно решить на этой неделе. «БиТи Пауэр» хочет поставить еще сотню турбин в Стивенвилле. Если не согласимся мы, они выберут другое место. И еще они приглядываются к нашей собственности в Биг Диппер возле Берни.

— Я не знаю, — медленно ответила я.

— Томми, тебе стоит оставить принятие этих решений мне. За аренду они платят довольно много.

— Тогда почему до сих пор столько споров? Семьдесят пять турбин уже на месте?

Я лишь раз побывала на нашей земле после того, как на ней поставили турбины. И это место вызывало смешанные чувства. Громадины угнездились рядом со старым домом, и в них была своя странная красота: вздымаясь выше статуи Свободы, турбины медленно вращали лопастями на ветру, превращая равнины в странный инопланетный ландшафт, когда с наступлением ночи на них начинали мигать красные огоньки.

— О чем ты?

— О том самом. Несколько лет назад папа поставил на этой земле семьдесят пять турбин, оставив вариант для расширения. Ты думаешь, все прошло гладко?

Вэйд явно удивился тому, что я владею этой информацией. Или тому, что мне вообще не наплевать.

Вэйд не особо мне нравился. Он был грубым, вечно вертелся где-то поблизости и, когда мы были еще маленькими, часто гонял нас, чтоб не приставали к папе. Но когда-то они вместе попадали в трудные ситуации, в которых не было ничего, кроме пистолетов и поддержки друг друга. Совместное насилие — это как суперклей для людей.

— Фермер с севера поднял в прессе большую бучу, — прорычал Вэйд. — Вроде как наши турбины портят ему вид из окна. А город счастлив: наши налоги пошли на финансирование школ. И торфяное поле теперь негласно принадлежит им.

— Пару месяцев назад я говорила папе, что турбины беспокоят детей, — ответила я. — И лошадей.

— Это еще что за фигня?

— Возле реабилитационного ранчо, где я работаю, тоже устроили ветряную ферму. Мы не видим турбины, но они достаточно близко, чтобы слышать их. Дети называют их шепчущими чудовищами. И лошади плохо спят. После того как турбины вывели на полную мощность, многих детей постоянно тошнит. Это называется синдромом ветряных турбин.

Вэйд нахмурился.

— Томми, нам сейчас не до этой хипповской хрени. Твой отец хотел совершить эту сделку. Будешь тянуть время, и мы потеряем два миллиона долларов вот так, — он щелкнул пальцами и склонился над столешницей, слишком близко к моему лицу. — Нельзя принимать решения, основываясь на паре курсов психологии, заявках кучки больных детей и капризах четвероногих. В бизнесе решения принимаются не так.

Он особо подчеркнул голосом «не так», явно смягчив вертевшееся на языке более точное определение. Мы оба знали, что Вэйд — натуральный ковбой, пусть и имеющий за плечами сельскохозяйственный факультет в техасском университете сельского же хозяйства и механизации. Единственной достойной терапией он считает бутылку виски «Старый Рип Ван Винкль» и час стрельбы из пистолета по мишеням.

— Биг Диппер — чудесный участок земли, — сказала я ему. И проглотила комментарий о том, что от получения докторской степени меня отделяет всего пара месяцев. — Нетронутый. Не так уж много осталось мест с природными ручьями и реками.