грубой корой стволу старого дерева. Из темноты подул легкий ветер, донесся гудок поезда. В наступившей тишине он услышал, как над ним шумят деревья. В душе наступила ясность — балагурство про футбол ничуть не было близко его душе и казалось пустым притворством. Он ощутил своё одиночество в мире. Ища утешения, он представил себе — с птичьего полёта — черную, как нефть ленту Нила обвивающую белую пирамиду в желтой пустыне.

На следующий день Николай уволился из электриков и начал ездить с Саньком на его ржавой ладе по деревням, продавая бракованный хлеб. Поначалу, дело шло хорошо, но накопить на поездку в Египет Николай не успел. После первых прибылей Костя запил вместе со Светой. Вскоре, и Санек куда-то исчез (позже Николай узнал, что его посадили за наркотики). На этом бизнесу пришёл конец.

Деньги, заработанные на бракованном хлебе, скоро закончились, и Николаю пришлось обратно наниматься электриком в свою старую управляющую компанию. Приняли Николая хорошо и даже повысили ему зарплату, так что надежда за несколько лет накопить на поездку в Египет осталось. Наступило лето, вроде, жизнь встала на стабильные рельсы. Когда он дома мыл посуду или жена посылала его в магазин или когда как-то иначе ему выпадали минуты, когда он остаться наедине со своими мыслями, воображение привычно уносило Николая в мир его мечты. С каждым разом его мысленный взор различал новые детали в "его" Египте: он следил, как рабочие, пилящие камни у нижнего барабана, носятся по узкому пространство между белой пирамидой и барабаном, погруженным в чёрный Нил, время от времени останавливая уходящую ввысь ленточную пилу и меняя звенья-иероглифы. Николай в деталях представлял, как именно происходила замена изношенного звена-иероглифа. Когда же воображаемые древние египтяне в обеденный перерыв погружались в прохладную воду Нила, Николаю становилось душно, и он старался остаться один. Под каким-нибудь предлогом он спускался во двор, шел к высоким деревьям на краю двора. За деревьями начинался железнодорожный овраг, за которым далеко виднелись кроны деревьев и крыши пригорода, среди которых поблескивали золотом купола двух церквей. Под толстым стволом дерева он установил какой-то ящик, и сидя на нем, постепенно он переходил от картин древнего Египта к неопределённым мыслям о своей жизни, замирал от нежных прикосновений ветра, слушал шум деревьев и позволял печальному умиления заполнять душу. Когда он замечал, что слишком дал волю печали и по щекам текут слезы, он виновато возвращался домой, готовый получить хозяйственное задание от жены, которая всегда была чем-то занята.

Однажды, когда он шинковал на кухне капусту, дочка позвала его: «Пирамиды показывают». По телевизору показывали про Египет, но уже не про пирамиды, а давал интервью недовольный чем-то старик с красным лицом, седой львиной шевелюрой. Потом мелькнули толпы радующихся чему-то египтян, окружающих замершие бронетранспортёры, и про Египет закончилось. Николай запомнил, что старик — Захи как-то-там — был что-то вроде министра по делам древностей. Мысль Николая заработала, он сделался весел и энергичен.

Написать письмо этому Захи как-то-там — про открытие, про то, что ему, Николаю, самому ничего не нужно, только бы оплатили перелёт и он покажет, раскроет древнюю технологию — письмо на английском, солидно составленное и правильно адресованное, чтобы можно было переправить его через посольство Египта — написать такое письмо Николай попросил главного инженера их компании Сергея Евгеньевича. С Сергеем Евгеньевичем они наполовину дружили — насколько можно было дружить со своим начальником, который, к тому же, на 25 лет старше. Сергей Евгеньевич, хоть всегда имел вид занятой и мрачный, хорошо относился к Николаю, много читал, любил обсудить прочитанное и поговорить про политику. У него бы компьютер и интернет — из года в год на Новый год и на 8-е марта 65-летний Сергей Евгеньевич рассылал знакомым по емейлу поздравления со стихами своего сочинения — рифмуя «страстный монолог» с «рабом изящных женских ног».

Когда Николай рассказал Сергею Евгеньевичу об открытии, тот неприветливо сказал: «Все ученые уже давно открыли» и посоветовал почитать книги по истории. Реакция Сергея Евгеньевича обожгла Николая. Он давно привык к человеческому нелюбопытству, но совет — вместо живого обсуждения аргументов почитать научные книги — был жесток: очевидный смысл совета был — не лезть со свиным рылом в калашный ряд. Однако, несмотря на скепсис, Сергей Евгеньевич обещал помочь: ему хотелось блеснуть своим английским и владением компьютером. Всю следующую неделю, встречая Николая на работе, Сергей Евгеньевич ему улыбался, а накануне следующих выходных торжественно пригласил к себе домой на обед — работа явно была сделана.

«Заходи в моё логово» — сказал Сергей Евгеньевич. Когда накрытый его женой обед был съеден и по его настоянию запит водкой, он провёл Николая в насквозь прокуренную маленькую комнатку — с книжными полками и компьютером. Небольшой стол прогибался под гигантским ящиком монитора с отливающим синевой защитным экраном. Клавиатура была до черноты заляпана липкой грязью. Ещё на столе умещались два раскрытых словаря, очки, пепельница, две чашки — одна с чаем, другая пустая, но с чайной ложкой с намотанным на неё засохшим пакетиком чая, красный карандаш без грифеля и совсем уж пустяки, например, обсосанный леденец, чистоплотно положенный на фантик, чтобы не прилипали крошки, лежавшие вокруг.

Сергей Евгеньевич увлекся написанием письма и был настроен подробно поговорить об этом. Николай с тоской понял, что быстро ему не вырваться.

«Пришлось мне порыться в интернете. Министра твоего зовут Захи Хавасс, он генеральный секретарь верховного совета древностей» — с удовольствием выговорил Сергей Евгеньевич. Он с гордостью показал на тусклом экране какой-то текст на английском. Указав Николаю на маленький вертящийся стул с протёртой обивкой, из под которой кое-где вылез поролон, он надел очки и торжественно принялся читать письмо вслух по-английски. Потом со словами: «А, ты же не понимаешь по-английски», он, спотыкаясь, прочитал письмо по-русски. В голове у Николая после рюмки водки немного шумело. Письмо ему понравилось, сам он бы не догадался написать египетскому министру так многословно и льстиво.

Принтер Сергея Евгеньевича, заляпанный и пыльный, печатал со злым скрежетом, как будто не печатал на бумаге, а уничтожал её, он то зажёвывал бумагу, то жалел картридж и строчка получалась едва видной. Наконец, с третьего раза чудо распечатывания произошло и Николай совсем уже хотел поблагодарить и бежать, но тут Сергей Евгеньевич напомнил ему, что письму нужен конверт с правильным адресом, конверт у него был. По его настоянию, они еще выпили за успех, и еще час выводили прямой и обратный адрес — задом наперед, как полагается в