Я подумала, что одиночества по-настоящему боятся люди, которые никогда не были одиноки. Они просто не знают, что это такое.

Стас сделал еще пару глотков и скользнул взглядом по руке. Я хорошо знала его взгляд: он хотел посмотреть на часы и узнать, который час. Он сфокусировался на пару секунд – ровно столько, сколько нужно было, чтобы понять: надо торопиться домой.

Стас залпом допил кофе и резким движением отодвинул от себя чашку.

– Ну, все! Пора!

Он смотрел на меня с улыбкой, но был уже далеко. Я могла только догадываться, о чем он думает.

Наверное, мысленно он уже приехал домой и снимает обувь в коридоре и кричит другой женщине:

– Ставь ужин! Я голоден как волк.

И она, торопясь, бежит на кухню – разогревать еду…

– Ты о чем-то задумалась? У тебя такой серьезный вид!

– Да? Тебе показалось.

Стас поднялся с табурета и пошел в коридор. Я – за ним. Покорно, обреченно. Я смотрела на его спину, и мне хотелось рыдать, обхватив его руками, и умолять остаться со мной. Навсегда. Но делать этого нельзя. Я могла потерять его. Я стиснула зубы так сильно, что от напряжения заныли скулы.

Стас быстро оделся и стоял передо мной. В длинном темно-сером пальто, стильной кепке, которую я ему купила в подарок два месяца назад.

– Ну что? Пока!

– Пока! – вяло откликнулась я, прислонившись к стене.

– Значит, до завтра. Встретимся на работе. Бр-р-р… – шутливо передернул он плечами. Как подумаю…

– Не боись, – пообещала я. – Я тебе еще пару дел подкину, чтобы ты не скучал.

– Премного благодарен.

Я понимала, что своим шуточками Стас как бы отгораживается от слезливого или серьезного тона. Приятная необременительная игра: двое взрослых симпатичных людей встретились и прекрасно провели друг с другом время. Но игра закончилась, теперь каждый бежит в свой угол.

– Чао! – кивнула я.

– Пока, пока…

Стас развернулся ко мне спиной и, открыв дверь, шагнул за порог. Он уходил от меня в свою жизнь, свои дела, повседневные мелочи и заботы.

Дверь захлопнулась. А я стояла и смотрела – с чувством дикой опустошенности и ноющей боли.

Она саднила и саднила, вцепившись когтями в сердце, и не отпускала его, не ослабляла хватки.

То, что для Стаса – легкая необременительная игра, для меня – мучительная страстная любовь.

Он был моим любимым мужчиной.

И чужим мужем.

Я набрала полную ванну воды. Я любила подолгу лежать в ванне, курить одну сигарету за другой и потягивать из бокала текилу или вино. Я была свободной независимой современной женщиной. И могла делать все, что мне хочется.

Я часто думала, что вся независимость – от отчаяния. Не потому, что ты хочешь этого, а просто жизнь ставит в такие рамки, когда только ты отвечаешь за себя. И никто другой.

Самостоятельной я стала рано, в четырнадцать лет, после гибели родителей в автокатастрофе. Они ехали в машине из гостей, в них врезался грузовик с пьяным шофером. Мама и папа скончались на месте, не приходя в сознание, еще до приезда «Скорой». Но это я узнала потом.

А тогда я пришла из школы. Был яркий солнечный день, седьмое марта. После уроков нас поздравили одноклассники и вручили подарки: блокноты и набор цветных карандашей. Но я получила еще один презент от мальчишки из параллельного класса – плюшевого мишку с розовым бантом на шее. Я шла в расстегнутой куртке и несла в руках мишку, желая поскорее показать подарок родителям.

Дома у нас в то время гостила папина двоюродная сестра из Нальчика, тетя Альбина. Она открыла мне дверь, и я, увидев ее заплаканное лицо, подумала: что-то случилось с ее сыном. Он служил в Афганистане, и она страшно переживала за него. Но тетя Альбина бросилась ко мне с плачем:

– Лерочка! Саша и Света погибли…

По инерции я еще продолжала улыбаться, не осознавая что «Саша и Света» – мои мама и папа. Но спустя несколько секунд страшная истина дошла до моего сознания, и я закричала, уронив игрушку на пол, и кричала, кричала, не слыша себя и мотая в беспамятстве головой.

С тех пор моя жизнь стала другой. Теперь я знала, что отныне сама отвечаю за себя. Я одна против всех. И никто и никогда мне не поможет. Я должна научиться жить, ни на кого не рассчитывая. Это было очень, очень трудно…

Тетя Альбина переехала ко мне жить. Через полтора года вернулся ее сын Вовка с оторванной ногой. И тоже поселился у нас. Для тети Альбины вся жизнь сосредоточилась на сыне. Мне она тоже уделяла внимание: покупала одежду, готовила еду. Но сын у нее был на первом месте. Я ее за это ни капельки не осуждала. Денег нам катастрофически не хватало. Мне платили пенсию за погибших родителей, тетя Альбина работала в двух местах. Она была лаборанткой в больнице и одновременно уборщицей там же. Вовка занял мою комнату, а мы с Альбиной жили в гостиной.

Иногда к нам приезжали другие родственники, каждый помогал, как мог. У папы была большая дружная семья. Он родился в Нальчике; помимо него в семье было еще три сестры. Со стороны папиной родни было намешано много кровей: армянская, греческая, ингушская. Мама у меня была русской. Но внешностью я пошла в отца. В школе меня часто дразнили цыганкой. Я смуглая, у меня жгуче-черные волосы, большие карие глаза и полные яркие губы. Я рано сформировалась и в двенадцать лет уже носила лифчик, тогда как все девчонки в нашем классе были еще тощими.

Я хотела, чтобы мне поскорее исполнилось восемнадцать лет и я могла бы пойти работать, помогать тете Альбине.

Училась я хорошо, но поступать в институт и не думала. Мне нужно было зарабатывать деньги. Но все решил случай.

Один папин родственник приехал из Америки и сказал, что мне нужно обязательно получить высшее образование. Он оставил мне большую сумму денег, чтобы я могла нанять репетиторов.

Я поступила в институт с первого раза. Никто не знал, какой ценой мне это далось: бессонные ночи, строжайшая дисциплина, сидение за учебниками и методичками до поздней ночи, от чего у меня постоянно были красные воспаленные глаза.

Но результат налицо: я поступила в юридический.

Студенческие годы были бурными, яркими. Я напропалую крутила романы, быстро увлекалась и так же быстро остывала. Пару раз меня звали замуж, но я отклонила предложения. Всерьез меня никто не зацепил, а выходить замуж ради колечка на пальце, как у нас на курсе делали некоторые девчонки, не хотела.

Институт я закончила с почти красным дипломом. У меня была только одна «четверка», и та не за знания, а за характер. Один старый препод несколько раз делал мне многозначительные намеки насчет постели, я послала его куда подальше, за что и поплатилась. Он влепил мне на экзамене «хор» и позже в коридоре прибавил, что я легко отделалась. Мог бы поставить и «уд».