неровно обрезанный по краям; текст написан старательной и в то же время неуверенной рукой, человеком, не вполне овладевшим грамотой и не привыкшим еще к систематическому каждодневному письму, — таким увидел этот уникальный документ Пушкин, просматривая бумаги первой книги Секретной экспедиции Военной коллегии{5}. Текст указа гласил:

«Самодержавнаго императора, нашего великаго государя, Петра Федаровича Всеросийскаго и прочая, и прочая, и прочая.

Во имянном моем указе изображено Яицкому войску: как вы, други мои, прежным царям служили до капли своей до крови, дяды и отцы вашы, так и вы послужити за свое отечество мне, великому государю ам-ператору Петру Федаравичу. Когда вы устоити за свое отечество, и не истечет ваша слава казачья от ныне и до веку и у детей ваших. Будити мною, великим государем, жалованы: казаки и калмыки и татары. И которые мне, государю императорскому величеству Петру Фе[до]-ровичю, винныя были, и я, государь Петр Федарович, во всех винах прощаю и жаловаю я вас: рякою с вершын и до усья и землею, и травами, и денежным жалованьям, и свиньцом, и порахам, и хлебныим правиянтом.

Я, великий государь амператор, жалую вас, Петр Федаравич.

1773 году синтября 17 числа»{6}.

Тотчас же по обнаружении этого указа Пушкин снял с него копию (IX, 680–681). Она сделана явно наспех, карандашом, некоторые слова переданы сокращенно, пятью-тремя начальными буквами, а то и одной. Эта импульсивная стремительность письма свидетельствует о том, что в тот момент Пушкин был в состоянии ажитации, в азарте, хорошо известном каждому исследователю, который, натолкнувшись в архиве на редкостный документ, сразу же спешит воспроизвести его в своей тетради, чтобы потом снова — и не один раз — возвратиться к архивному оригиналу. По цензурным соображениям Пушкин не мог привести текст указа в «Истории Пугачева», ограничившись лишь кратким упоминанием о нем в рассказе о первом приступе Пугачева к Яицкому городку. Но зато в непредназначавшихся для печати «Замечаниях о бунте», посланных 26 января 1835 г. к Николаю I вместе с экземпляром «Истории Пугачевского бунта», Пушкин смог дать емкую и выразительную характеристику пугачевского указа: «Первое возмутительное воззвание Пугачева к Яицким казакам есть удивительный образец народного красноречия, хотя и безграмотного. Оно тем более подействовало, что объявления, или публикации, Рейнсдорпа были писаны столь же вяло, как и правильно, длинными обиняками, с глаголами на конце периодов» (IX, 371).

Пушкин не получил доступа к протоколам допросов Пугачева и его ближайших соратников, а потому и не мог знать ни обстоятельств происхождения пугачевского указа 17 сентября 1773 г., ни его автора (сам Емельян Иванович был, как известно, неграмотен). Материалы следствия говорят о том, что Пугачев с конца августа 1773 г., с первых встреч на Таловом умете с казаками-единомышленниками, был озабочен подысканием «письменного человека», который сумел бы, руководствуясь его советами, составить воззвание к яицким казакам, оформив его в виде именного указа от «великого государя Петра Федоровича». С этой целью он вместе с хозяином Талового умета Степаном Оболяевым (по прозвищу Еремина Курица) отправился 27 августа в старообрядческий монастырь, находившийся в Мечетной слободе у реки Иргиз, объявив ему, что поездка эта предпринята им потому, что «казаки в середу[10] приедут к ним и что-нибудь положут[11],— так вить это надобно написать, а у нас грамотея нет, так я хочю съездить в Верхней монастырь и там взять писаря, — так он покуда и станет всякия дела писать»{7}. Однако поездка в Мечетную слободу, едва не стоившая Пугачеву свободы, окончилась неудачей: «письменного человека» не нашли, а Оболяев был арестован монастырскими старцами.

Две недели спустя Пугачев, укрывавшийся в степном лагере у речки Усихи, отправил своих эмиссаров казаков Козьму Фофанова и Дмитрия Лысова в Яицкий городок, приказав им среди прочих поручений (вербовка новых сторонников, изготовление знамен, приобретение парадной казачьей одежды для «великого государя») прислать к нему «какова пи есть письменного человека», ибо «для переписывания набело писарь потребен»{8}. В Яицком городке посланцы Пугачева обратились к казаку Якову Филатьевичу Почиталину, чтобы он разыскал и отправил к «царю», «ежели можно, двоих, а нето одного писаря для письма»{9}. Были на примете два таких казака-грамотея, Иван Мирошихин и Иван Герасимов, к которым и пошел Почиталин, но один из них был в отъезде, а другой отказался ехать на Усиху, сославшись на занятость «должностью»{10}. Почиталин вернулся ни с чем. Вечером в его дом (служивший местом тайных встреч сторонников Пугачева) пришли Козьма Фофанов, Василий Плотников, Тимофей Мясников, был тут с Яковом Почиталиным и его 19-летний сын Иван. Собравшиеся стали «разсуждать: ково бы послать им из грамотных людей» на Усиху. И тут неожиданно для всех Фофанов, обратившись к Якову Почиталину, сказал: «Да чем-де далеко-то ходить, да еще искать, — вот у тебя Иванушка — свой грамотей, пошли-тка ево». Фофанова поддержали Мясников и Плотников: «И впрямь так, чево ж де тово лутче. Ну-тка, благословись, с богом, посылай!» Яков Почиталин высказал сомнение относительно пригодности сына Ивана к должности писаря у «великого государй»: «Как-де ево послать? Он-де человек молодой, небывалой при таких делах. Где-де ему это исправить?» Но казаки возразили на это: «Вот-те-ка, пустяки какия! Как не исправит? Вить на нем взыскивать государь не будет, — знает, что он в таких делах небывалой. А он человек молодой, так лутче понатореет. А за ето-де, сам ты знаешь, он будет человек, и не будет оставлен». В пользу избрания Ивана Почиталина приводился и тот аргумент, что истинная цель его поездки на Усиху не получит огласки в Яицком городке и уж наверняка не будет известна начальству{11}.

Яков Почиталин согласился наконец с доводами собеседников, решил отпустить сына Ивана к «государю», подумав, «что и вподлинну за ето государь ево не оставит, наградит и зделает человеком». Посылая сына, он дал ему «чистое свое родительское благословение» и велел «верно служить государю и все делать, что ни заставит, учиться добру и привыкать к делам», а притом дал ему «зипун новой зеленой з золотым позументом (который было сшил для оного своего сына), бешмет канаватной подержанной, кушак шелковой хорошей да шапку бархатную чорную, приказывая все оное вручить государю, чтоб он изволил носить оное на здравием, и приказал: «Смотри жа, друг Иванушка, как ты придешь пред государя, так поклонись в землю, встань пред ним на колени, поцелуй руку, и называй его: «Ваше величество»{12}.

Вечером 15 сентября Иван Почиталин вместе с Мясниковым и Плотниковым выехали