этого щекотливого вопроса. Да и наш телерепортаж о положении с преступностью, как все знают, это не жадный до маньяков и мерзких подробностей таблоид, как на Западе. Пожалуйста, продолжайте, полковник.

— Найдено тело женщины со следами изнасилования в извращенной форме. Не буду описывать детали, только укажу, что брюшная полость у нее была вскрыта, по-видимому, для целей извращенного секса. Самое тревожное то, что особенности этого фатального рассечения полностью совпадают с теми, что обнаружены на телах двух других женщин, найденных ранее в течение этого года. Те женщины также не вернулись домой, не оставив следов. Не было и свидетелей произошедшего, об их пропаже заявили родственники, их тела найдены много позже и совершенно случайно. Все это указывает на серийный характер этих преступлений, а также на патологию преступника в сексуальном отношении. Словом, в нашем городе, похоже, активизировался сексуальный маньяк. Следствие ведется, но результатов пока нет. На этом у меня все.

— Спасибо, полковник Смольников. Перейдем к вопросам. Но после этого попрошу вас, полковник, доложить нам о работе вашего отдела собственной безопасности. Разумеется, это особо закрытая информация, но все мы имеем допуски, и о результатах хотим знать. Итак, комиссары, кто начнет?

3. Лотерея смерти

Я слушал полковника не очень внимательно. Да и самое важное ожидалось позже: что и как он ответит на наши вопросы — для этого мы здесь и собрались. Преступников все равно не остановишь, а полицию лишний раз подстегнуть мы вполне могли, для этого наша депутатская комиссия и была создана.

Но более всего мои мысли отвлекало иное. Я этого человека знал очень давно, знал хорошо, но с очень плохой стороны. Тогда он был еще капитаном, а я въедливым журналистом, криминальным репортером. Под монотонный голос этого докладчика, — знакомого мне в то время капитана полиции, начальника опергруппы, — я перенесся в далекие годы «лихих» девяностых — начала «нулевых».

Тогда в стране царил беспредел, воры и бандиты вместе с прикормленными или запуганными чиновниками и полицейскими гребли под себя страну, а недалекие политики «демократы», мало понимая в экономике, вели ее прямой дорогой к экономическому коллапсу, и очень скоро привели — к дефолту и почти к разрухе. Пресса тогда истерично вскрикивала, желая оправдать звание «четвертой власти», но у нее это плохо получалось. Нежданно получив свободу, журналистика сменила привычный для нее за коммунистические годы кроваво красный цвет на канареечно желтый — бульварный. Теперь она легко продавалась, обслуживая и политиков, и олигархов, или в одном лице тех и других, опускаясь даже до оправдания кавказских террористов за взрывы жилых домов в Москве, при этом без обиняков намекая на вину в этом ФСБ. Я сам тогда был, двадцать лет назад, журналистом, и знаю это очень хорошо. Кратко напомню, что тогда происходило в стране, поскольку это важно для понимания содержания этой повести.

Все началось с того, что в начале девяностых впервые в истории страны было провозглашено «что не запрещено, то разрешено». Прекрасно — свобода. Но толковые законы все равно были нужны, как уздечки или вожжи, однако с ними не успели, а без этого — беспредел, что сразу и случилось. В те годы некоторые перевозили «наличку» чемоданами, но больше было тех, которые заглядывали в урны и мусорки в поисках чего-нибудь съедобного. А третьи ложились очень рано в могилы — после бандитских разборок, или «ответив за базар», или помешав на местных выборах, или потребовав выплату долга, и так далее, причин появилось неожиданно очень много.

Полиция не только не справлялась, но часто сама участвовала в рэкете и поборах. Я знал это не понаслышке, я не раз сталкивался с этим по работе. После армии и госпиталя, когда отошел от нескольких пулевых ранений, полученных на Кавказе, до своей еще журналистики я занялся частной охраной и сыском. Чаще всего я охранял богатых людей от пули или ножа. Деньги, которые мне тогда платили, казались фантастикой. Богатые и вороватые вдруг стали бояться за свою жизнь и платили бешеные деньги в надежде обезопасить и успокоить себя. Далеко не всем это удалось, но худшего ни с одним из моих клиентов не случилось.

Однако через несколько лет меня начало тошнить от всей грязи, в которую приходилось окунаться, как частному детективу или охраннику. Деньги у меня уже появились, связи в криминале и полиции наросли, как паутина, и вместо этого я стал криминальным репортером в одной очень популярной тогда газете. Попал я в эту сферу, надо сказать, в самый подходящий момент. В Москве только-только раскрыли в МУРе большую группу полицейских «оборотней в погонах» — если кто-то их еще помнит, — и пошли после этого по всем другим городам «круги и волны». Оказалось, почти в каждом из них вольготно себя чувствовали свои местные «оборотни». Как от раковой опухоли, из столицы по всем областям отошли метастазы. Тогда я и познакомился с капитаном Смольниковым. Как я понял уже тогда, и как полностью уверен до сих пор, и с полным основанием, он был одним из главных питерских «оборотней», чудом или, скорее, по чьему-то высокому вмешательству избежавшим возмездия и десятков лет заключения, какое получил каждый второй из отдела, который он тогда возглавлял. Теперь тот же самый человек, но уже в погонах полковника, в должности зам начальника полиции города, докладывал о своей работе нам, депутатам Законодательного собрания Петербурга, в этом прекрасном зале Мариинского дворца.

Когда полковник Смольников заговорил о серийном убийце, я сразу очнулся от своих воспоминаний и переключил все внимание на него. Когда же я вник в то, что он говорил, то вновь, как год назад проникся ужасом и состраданием к этим несчастным жертвам, к этому самому худшему, что может случиться с каждой молодой женщиной. Потому что совсем недавно меня самого… — нет, не коснулось, а только обвеяла эта чудовищная, в голове не укладывающаяся жестокость и бесчеловечность.

Вопросы депутатов и ответы на них полковника шли в очередности упоминавшихся в докладе дел. Я с трудом дождался последнего, про серийные убийства, и первым потянул вверх руку.

— У меня два вопроса, полковник. Какие отличительные признаки или обстоятельства или иные повторяющиеся ранения найденных тел позволили предположить о серийном характере этих убийств? И на какой стадии расследования находится следствие? У меня есть к вам и второй вопрос.

Полковник устало потер ладонью глаза.

— Если я сейчас расскажу перед телевизионной камерой хоть что-нибудь о «почерке» убийцы, то мы потеряем единственную ниточку, которую держим в руках. Если это станет широко известно,