«Декабристы в Селенгинске» приобрел всесоюзное и международное значение. В волнующее событие превратилась встреча жителей Селенгинска с праправнуком Н. А. Бестужева Александром Александровичем Старцевым. Стали традиционными «Бестужевские чтения» и литературно-музыкальный салон «В гостях у Бестужевых», которые проводятся ежегодно 15 мая — в день смерти Николая Александровича.

Память о рыцарях восстания на Сенатской площади прочно живет в памяти народа. Но всякий раз, когда к их некрополю на берегах Селенги приходят десятки и сотни людей, возникает необходимость рассказать о жизни декабристов на поселении все же чуть-чуть подробнее, чем можно узнать из разрозненных публикаций.

Итак, мысленно перенесемся на полтора столетия назад…

«По указу государя императора»

21 мая 1837 года к Селенгинской городской управе прискакала запыленная тройка лошадей. Местный городничий Кузьма Иванович Скорняков, человек, близкий к преклонным летам, выглянул в окно. Из дорожного запыленного тарантаса устало» выходили двое: один — в форме казачьего урядника, с шашкой на боку, второй — высокий худой человек, заметно сутулый и прихрамывающий на правую ногу. Несмотря на жаркую забайкальскую погоду, человек этот был одет очень тепло. Под старым тулупом из козлиной мерлушки виднелась поношенная армейская шинель из серого сукна, а поверх шерстяной вязаной шапочки был напялен такой же старый картуз из сафьяна. Приезжий был обут в меховые поношенные унты с резиновыми калошами. Судя по бледному лицу, незнакомцу явно нездоровилось, и поэтому он был не по сезону тепло одет. «Будем знакомы: сотник Поликарп Власов. Доставил согласно инструкции на поселение в Селенгинск государственного преступника Торсона», — отрапортовал военный, протягивая К. И. Скорнякову пакет, запечатанный красным сургучом. И, с шумом сваливаясь на деревянную лавку, проворчал: «Чертова дорога! Десять дней в пути! Думал, никогда не кончится эта бесконечная тряска».

Городничий вскрыл конверт. В нем оказался Статейный список за подписью начальника Акшинской крепости Разгильдеева. Итак, Константин, Петров сын, Торсон. Из дворян. 44 года. Приметы: мерою 2 аршина 6 вершков, лицом бел, волосы светлокурые,; глаза серые, на правом боку [неразборчиво] подпазухи родимое пятно, горбоват, ранен в правую ногу ниже колена [опять неразборчиво] ступни. Прежнее состояние, вина и наказание: бывший капитан-лейтенант, адъютант морского министра. За знание умысла цареубийства и участие в умысле бунта, принятием одного члена (в тайное общество. — А. Т.], по высочайшей ого императорского величества конфирмации от 10 июня 1826 года лишен чинов, дворянского достоинства, осужден высылкою в каторжную работу на 20 лот. Потом но высочайшему указу повелено оставить в работе 15 лет и 4 декабря 1835 года освободить от работ и обратить на поселение в Сибирь. Веры лютеранской. Мастерства не знает. Холост.

Вторым документом был Реестр вещам, в котором подробно перечислялось содержимое двух сундуков, двух чемоданов и отдельного ящика с набором столярных: и слесарных инструментов. Бегло пробежав глазами но описи, городничий отложил документ в сторону, поскольку в том же пакете оказалась перевязанная бечевкой толстая пачка ассигнаций — 950 рублей.

Бросив изучающий взгляд на сидевшего в углу комнаты Торсона, Скорняков тяжело вздохнул. То, что скоро под его надзор прибудет важный «государственный преступник», Кузьма Иванович уже знал из доставленного курьерской почтой еще 27 марта секретного письма иркутского гражданского губернатора Евсеньева. А в том письме была изложена воля самого государя императора принять в его, Скорнякова, ведение прибывающего «преступника».

Еще одна тяжелая забота сваливается на плечи. И без преступников дел во вверенном ему Селенгинске по горло, скучать не приходится. Заштатный уездный городишко влачил последние дни своего жалкого существования, засыпаемый движущимися песками, уничтожаемый пожарами и съедаемый паводковыми водами реки Селенги. Что ни день, то жалобы мещан и купцов на неудобства жизни. Нужно переносить город на новое, левобережное место, где уже расположились Нижняя деревня, три кожевенных завода и Английская духовная миссия. Нужно также постоянно думать о снабжении расквартированных военных частей фуражом и продовольствием. К тому же почта все время приносит секретные циркуляры о розыске и поимке раскольников, которые почему-то постоянно бежали из России в Сибирь.

Мало того, что теперь нужно вести каждодневный надзор за столь важным «государственным преступником» и постоянно писать отчеты губернскому начальству (а с грамотешкой неважно), так еще надо обеспечить поселенца на первое время жильем и как-то ухитриться найти, при большом дефиците плодородных угодий, полагающиеся ему по закону 15 десятин земельного надела. Но что поделаешь — ведь указ самого государя…

Кузьма Иванович происходил из простых сибирских казаков. Много лет состоял в постоянных ординарцах при иркутском губернаторе Н. И. Троскипо. И еще бы много лет ходил в услужении, если бы не курьезный случай, о котором селенгинские старожилы с юмором рассказывали случайным гостям. Проезжая как-то Селенгинск, Трескин узнал, что в атом забайкальском городишке давно не было градоначальника. Тогда губернатор буквально «вытряхнул» своего безропотного ординарца из повозки и, по желая останавливаться, приказал ему начальствовать в этом глухом медвежьем захолустье. С тех пор прошло около тридцати лет, но история его необычного водворения на должность не забылась, да к тому же обросла легендами, над которыми Скорняков и сам смеялся. Вообще-то селентинцы любили Кузьму Ивановича за прямоту, честность и строгость, а поэтому прощали ему слабость к винным кутежам.

Отдохнув в гостеприимном Селенгинске всего сутки, Поликарп Власов засобирался в обратный путь, увозя собой расписку К. И. Скорнякова о приеме Константина Торсона со всем его имуществом и деньгами. А еще через три дня городничий заперся в комнате и сел писать рапорты вышестоящему начальству. Писанина давалась тяжело: он с трудом складывал длинные бессвязные предложения, черкал их, сочинял снова, рвал листки, пока не написал короткое уведомление начальнику Верхнеудинского округа о доставке Власовым из Акши на новое место жительства «государственного преступника». Этот же текст Скорняков вписал и в рапорт на имя иркутского гражданского губернатора и затем попросил его дать «писаное наставление», «каким образом оной Торсон в ведении моем должен находиться, как распоряжаться его деньгами». Подумав немного, городничий обмакнул гусиное перо в чернильницу и в самом конце рапорта добавил: «К сему не можно ли сиятельству донести о том, что помянутый Торсон по болезни чувствует себя больным».

Константин Петрович Торсон поселился у селенгинского купца Никифора Григорьевича Наквасина, обширная усадьба которого стояла в Нижней деревне на левом берегу реки Селенги. Гостеприимные хозяева тут же уступили «государственному преступнику» главный, большой дом на склоне горы, а сами всем семейством из трех человек перебрались в небольшой флигель во дворе усадьбы.

Оставшись один, Торсон долго смотрел в окно. Оно выходило прямо на реку Селенгу, на противоположном берегу которой, у подножия Обманного хребта, уютно расположился городишко Селенгинск с единственной и