того, чтобы развеять опасения меньшинств относительно дискриминации. Недавнее исследование показало, что 43% чёрных американцев скептично настроены относительно утверждения, что Америка когда-нибудь даст им равные с белыми права. Наиболее обескураживающим является тот факт, что количество преступлений на почве [расовой] ненависти возросло на 20% после выборов 2016 года.

Когда группы чувствуют, что им угрожают, они уходят в трайбализм. Они сплачивают ряды, становятся более изолированными, более оборонительными, более репрессивными, более настроенными в духе «мы против них». В нынешней Америке каждая группа до определённой степени чувствует угрозу своим интересам. Белые и чёрные, латиноамериканцы и азиаты, мужчины и женщины, христиане, иудеи и мусульмане, гетеросексуалы и гомосексуалы, либералы и консерваторы – все они чувствуют, что их группы подвергаются нападениям, что их травят, преследуют, дискриминируют. Конечно, претензии одной группы на то, что она чувствует себя в угрожаемом положении, лишённой голоса, часто встречаются с насмешками другой группы, поскольку это подрывает её собственное чувство преследования – но такова суть политического трайбализма.

Это – в сочетании с теперешним уровнем неравенства – причина того, что на обоих концах политического спектра мы видим политику идентичности. Слева «инклюзивность» долгое время была паролем прогрессистов, но сегодняшние движения против угнетения часто являются гордо-эксклюзивными. Упорный рост расового неравенства в результате гипотетически «пострасового» президентства Обамы оставил многих молодых прогрессистов разочарованными в нарративе расового прогресса, бывшего столь популярным у либералов всего несколько лет назад. Когда большое жюри присяжных не смогло осудить белого полицейского, который под прицелом видеокамер задушил чёрного человека до смерти, чёрный писатель Брит Беннет ухватил это растущее недоверие в эссе, озаглавленном «Я не знаю, что делать с хорошими белыми»: «…Мы все хотим верить в прогресс, в историю, что идёт вперёд по прямой, в преодоление различий и растущее принятие, в то, какими хорошими станут хорошие белые <…> Я не думаю, что Дарен Вильсон или Даниэл Панталео намерены убивать чёрных. Я уверен, что полицейские, арестовавшие моего отца, не желали ничего дурного. Но что толку в благих намерениях, если они убивают нас?».

В результате многие левые обернулись против «инклюзивной», универсалистской риторики (наподобие «Все жизни важны»), рассматривая её как попытку разрушить специфику опыта и угнетения исторически маргинализованных меньшинств.

Новая исключительность частично эпистемиологична, утверждая, что те, кто не относится к определённой группе, не могут разделять знания, которым обладают её члены («Вы не можете понять Х, потому что вы белый»; «Вы не можете понять Y, потому что вы не женщина»; «Вы не можете говорить о Z, потому что вы не квир»). Идея «культурной апроприации» настаивает, среди прочего, на том, что «…есть символы, традиции, достояние нашей группы, и чужаки не имеют на них права». Не так давно считалось признаком левизны и мультикультурной открытости – отвержением этноцентризма – если человек белой расы надевал сари или кимоно, делал причёску в виде дредов или спортивных косичек. Сегодня любое подобное действие может быть сочтено «микроагрессией», пересечением границ группы членом господствующей группы.

Между тем, вместе с беспокоящим ростом бело-националистической, антимусульманской, анти-мексиканской, анти-иммигрантской риторики, политика идентичности также захватила и американских правых; мейнстримные политики говорят о «возвращении» страны и предупреждают о «войне протии белых». Всё это разрушает ядро консервативных ценностей. На протяжении десятилетий правые утверждали, что они являются бастионом индивидуализма и «слепоты к цвету». Вот почему появление политики белой идентичности описывается консерваторами как явлением, навязанное ими тактикой левых. Вскоре после выборов 2016 года, бывший противник Трампа из числа республиканцев объяснял в журнале «Atlantic» изменение своей позиции: «Моя дочь – студентка колледжа – постоянно слышит разговоры о белых привилегиях и расовой идентичности, об отдельных общежитиях для разных рас (где-то в раю Мартин Лютер Кинг повесил голову и заплакал) <…> Я ненавижу политику идентичности, {но}, <…> когда всё связано с политикой идентичности, левые реально удивлены, что во вторник миллионы белых американцев проголосовали как «белые»? Если вы хотите политику идентичности, вы получите политику идентичности».

Это ставит США перед опасной новой ситуацией: почти никто не поддерживает Америку без политики идентичности, почти никто не стоит за американскую идентичность, которая преодолевает и объединяет идентичности множества подгрупп по всей стране.

 

****

 

Большинство европейских и все восточноазиатские страны возникли и продолжают существовать как этнические [курсив автора] нации. В этих странах население состоит преимущественно из членов отдельной этнической группы, которая обычно даёт название стране, равно как и язык и господствующую культуру. Так, в Китае политически и культурно господствуют этнические китайцы, говорящие по-китайски; в Германии – этнические немцы, говорящие по-немецки; в Венгрии – венгры, говорящие по-мадьярски и так далее.

По контрасту с ними американская национальная идентичность не определяется идентичностью ни одной из бесчисленного множества этнических подгрупп, составляющих население США. Вместо этого мы являемся племенем племён, с гражданством, доступным в равной степени для каждого, кто родился на нашей земле, независимо от его происхождения. Было бы странно назвать человека «ирландо-французом» или «японо-корейцем». Но в США вы можете быть ирландо-американцем, японо-американцем, египто-американцем, кем угодно-американцем и в то же время быть пылким патриотом Америки.

Америка является тем, что я называю супер-группой, и в этом она уникальна среди крупных держав. Супер-группа в первую очередь является группой. Она не универсальна; она не включает в себя всё человечество. У неё есть «мы» и «все прочие». Но супер-группа является иным видом группы: в неё открыт доступ для индивидов с самым разным происхождением – этническим, религиозным, расовым, культурным. Даже более фундаментальным является то, что супер-группа не требует от своих членов отбрасывать или подавлять свою подгрупповую идентичность. Наоборот, она позволяет идентичностям этих подгрупп процветать, даже когда индивиды связаны друг с другом сильной, всеобъемлющей коллективной идентичностью.

Америка не была супер-группой на протяжении большей части своей истории. Наоборот, США стали таковой в ходе долгой и болезненной борьбы, включавшей себя гражданскую войну, и революция гражданских прав. Но продолжение существования Америки в качестве супер-группы сегодня находится под огромным напряжением.

Америка начала выражать деструктивную политическую динамику, гораздо более типичную для развивающихся и не-западных стран: этнонационалистические движения; реакция элит против масс; народная реакция как против «истеблишмента», так и против «чужаков из меньшинств», рассматриваемых как непропорционально могущественных; и, прежде всего, превращение демократии в двигатель политического трайбализма с нулевой суммой.

Дональд Трамп может рассматриваться как нечто полностью беспрецедентное в США, но есть потрясающая параллель Трампу из развивающегося мира. Трамп не был ни первым в мире «главнокомандующим в твиттере», ни первым главой государства, который вёл по ТВ реалити-шоу. Первым был Уго Чавес в Венесуэле. Как