И с этими мыслями я с красным чемоданом иду на стоянку машин. За восемнадцать лет моего вынужденного безделья я окончила бог знает сколько курсов. Не только кройки и шитья. Вязания крючком. Вышивания крестиком. Среди них, к примеру, были курсы английского языка. И даже испанского. Бухгалтерские. И курсы вождения. И права у меня есть. Практика небольшая, но с горем пополам я доберусь туда, куда мне нужно. К месту трагедии. Которая произойдет скоро. Я даже знаю час икс. Я одна из немногих, кто об этом знает. Красный чемодан летит в багажник, я сажусь за руль. Аминь.

…Мы с мужем едем в разные стороны, а по сути в одну. Он на юго-запад, а я в центр. Но в итоге наши маршруты пересекутся в одной точке. Я успеваю к месту трагедии быстрее, хотя вожу машину плохо и всех пугаюсь и пропускаю. Да и машина у меня старенькая. Отечественного производства. И вообще: это не моя машина. Я вожу ее по доверенности. А принадлежит она одной из моих случайных знакомых. Мы встретились в салоне красоты и разговорились. Она ждала парикмахера, а я мастера маникюра. Оказалось, что у нас похожие проблемы. На этой почве мы и сошлись. Когда я попросила оформить на себя машину, она не возражала. Мой муж ничего не должен знать -это аргумент. И какой! Ведь он скупердяй.

Я ползу на стареньких «Жигулях» в центр, и всем на меня наплевать. К этому я давно уже привыкла. Одна из причин моего странного поступка. То есть двух билетов, которые лежат в моей сумочке, прически, новой шубки и всего, что из этого вытекает. Я догадываюсь о том, что муж прав. Что я непроходимая дура. Но поделать с собой ничего не могу. Есть вещи, которые сильнее нас. К примеру, ревность. Обида. Гнев. За восемнадцать лет нашего «счастливого» брака столько всего накопилось!

Я приезжаю на место за полчаса до своей смерти. Могла бы и раньше, но спешить мне некуда. Теперь уже точно некуда. Бешеная гонка, которая длится вот уже полгода, закончена. Аминь. Я собираю чемодан.

Зациклилась. На чемодане. Красный чемодан лежит у меня в багажнике. Если бы знать, какую роковую роль он сыграет в моей жизни! Какие мелочи порой путают нам карты! Я ведь забыла про него. А зря. Я на месте будущей трагедии за полчаса. Это наш двор. Ничего примечательного в нем нет, кроме того, что центр, а здесь тихо. На улице зима. Январь месяц. У школьников каникулы. Мой сын уехал с друзьями в Питер. Погода премерзкая. Оттепель, с неба сыплется какая-то липкая гадость. На голову я повязала платочек, чтобы сохранить прическу. Мое замечательное мелирование скрыто от посторонних глаз. Я жду смерти.

Сижу в машине. Справа от меня — подъезд, в котором находится наша квартира. Слева — детская площадка. Мне так и не довелось посидеть там на лавочке, глядя, как мой ребенок копается в песочнице либо бешено вращается вместе с такими же карапузами на карусели. Когда мы сюда переехали, сын уже вышел из этого возраста. И не нуждался в сопровождающих во время прогулок. Поневоле я вспоминаю всю свою жизнь. За полчаса. Глядя на детскую площадку. Утро, но для владельцев собак уже поздно, а для маленьких детей слишком рано, да и погода неподходящая. Сыро, противно. На горке сражаются двое мальчишек, девочка в красной куртке лепит в сторонке снежную бабу под наблюдением няни. Но вот и она ушла. Деревянные домики пусты. Теремки, беседки. Обычно там разворачиваются снежные баталии, визг, детский смех, а порою и рев. Но сейчас тихо. Утро.

Я уже вижу убийцу. Мне не нравится этот человек. С первой секунды, как я его увидела. Внешне он непривлекателен. Высокого роста, сутулится, носит контактные линзы. Необщителен. Его движения нервные, суетливые. Все, что он делает, отвратительно. Взгляд у него пустой. Губы узкие, нос похож на клюв. Отталкивающая внешность. Не удивительно, что он — неудачник. И еще он патологически завистлив. Я знаю, что ему нужны деньги. Иначе он бы этого не делал.

Пистолет у него за пазухой. Сам он притаился под аркой. Слился с серой стеной. Выжидает. Меня он, разумеется, не видит. Я в машине, в платке. Смотрю на него — и мне не по себе. Еще не поздно все это остановить. Или уже поздно? Время идет медленно. Я все никак не могу принять решение. Это дается мне тяжело. За двадцать лет знакомства муж отучил меня от этой скверной привычки: принимать решения. Я колеблюсь вплоть до того момента, когда во двор въезжает джип с тонированными стеклами. Уже и мальчишки скатились с горки и убежали домой — греться. Двор пуст. Быть может, это судьба? Ведь никаких свидетелей. Или нет. Бабушка с хозяйственной сумкой в руке идет в ближайший магазин за хлебом и молоком. Не может так быть, чтобы совсем без свидетелей. Но все равно: это Судьба! Джип остановился напротив нашего подъезда.

Я тоже открываю дверцу и выхожу из машины. И в этот момент раздается выстрел…

Осточертело все, а? Отпуск, говорю, когда?

Оперуполномоченный Хлынов широко зевает. За его спиной на стекле надпись: «Дежурная часть». С той стороны, у окошечка: «Клиент». Ждет, когда выдадут письменное подтверждение, что его заявление принято. «Клиент» нервничает, дежурный, напротив, не торопится. И не суетится.

— Праздники кончились, — бурчит Хлынов, имея в виду майские. — А лето еще не началось. Вторая половина мая — сущий ад. Не знаешь, куда себя девать.

— Точно, ад, — охотно откликается дежурный, выдвигая лоток, в котором лежит квиток, так трепетно ожидаемый «клиентом». — На улице пекло. Будет, как в прошлом году: в мае жара, а потом все лето дожди. Я уж приметил: чем жарче весна, тем холоднее лето. — И «клиенту»: — Документ возьмите, гражданин.

Тот хватает бумажку и радостно кричит:

— Спасибо!

Мужчина выбегает за дверь, дежурный озадаченно смотрит ему вслед:

— Чего это он?

— В первый раз, — зевает Хлынов. — Скорее всего, отказ будет. Из прокуратуры. В возбуждении уголовного дела. А он, чудик, радуется. Да-а-а… До отпуска-то сколько еще? Июнь, июль… Да и толку? Все равно на дачу ехать. А там не разлежишься. Дом старый, участок большой. Работа всегда найдется.

— Дача — это шашлыки, — мечтательно говорит дежурный. — Шашлыки, водочка…

В этот момент дверь открывается, и в помещение входит мужчина — высокого роста, широкоплечий, с приятным лицом, которое немного портит нос картошкой. На лоб падает светлая прядь. Лоб высокий, брови вразлет. Мужчина подходит к окошечку, за которым сидит дежурный, и говорит:

— Я это… Того… Сдаться хотел.

— Чего? — переглянувшись, хором тянут дежурный и Хлынов.

— Ну, это… Явка с повинной.

— И что же ты, парень, натворил? — улыбается Хлынов. — С тещей подрался? Любимого ее попугая в сортире утопил? Давай колись!

— Я это… того… — Мужчина мнется. — Мобилы воровал.

— Мобилы? — настораживается Хлынов.

— Ага, — радостно подтверждает мужчина. — На улице, у баб. У кого шнурок с шеи срывал, у кого сумочку… это… того… Ну, отбирал. Но я только мобилы. Денег не брал.

— И сколько уже отобрал? — щерится Хлынов и делает незаметное движение к двери. Он по эту сторону стекла, а мужчина по ту.