— Здрав будь, друже! — обратился к болгарину Добрыня, появившись в дверях небольшой светелки, служившей комнатой для занятий. — Где же твои ученики? Уже и петухи откричали, пора бы им за перья браться.

— Вчера кое-кто из моих учеников на пиру слишком долго засиделся, так они теперь дрыхнут в обнимку с подушкой, — проговорил Силуян, ответив на приветствие Добрыни.

— Племяш мой на пиру не был, я не велел его туда пускать, — сказал Добрыня. — Он-то почто так долго подушку обнимает?

— Владимир не подушку сжимает в объятиях по ночам, а красавицу Юлию, — с усмешкой обронил Силуян. — Тяга к Юлии пересиливает во Владимире тягу к учению книжному. Тут я бессилен, друже.

Силуян оказывал глубокое почтение Добрыне лишь при посторонних людях. Оставаясь наедине, эти двое вели себя по-приятельски. Их сближало возрастное равенство, общность интересов и сходство характеров.

— Что ж, придется мне потревожить сладкий сон Владимира, — произнес Добрыня с решительными нотками в голосе.

— Остерегись, друже, — с той же усмешкой бросил Добрыне Силуян, — а то испытаешь на себе гнев княжеский. В гневе-то Владимир дюже страшен!

— На княжеский гнев у меня управа найдется, клянусь Перуном, — промолвил Добрыня и скрылся за дверью.

Сказанное Силуяном подтвердилось в полной мере. Переступив порог княжеской опочивальни, Добрыня узрел на широком ложе с высокими резными спинками спящего крепким сном Владимира, рядом с которым спала гречанка Юлия, разметав по подушке свои темные вьющиеся волосы. Возле ложа стояла бронзовая чаша на высокой подставке, над которой вился ароматный дымок тончайших благовоний. Благовонный аромат висел в опочивальне, перебивая запах сушеной полыни, пучки которой были развешаны по углам и у дверей в качестве оберега от злых духов.

Восточные благовония доставляли на Русь греческие и арабские купцы. Если в Новгороде мода на эти изысканные ароматы еще не прижилась среди тамошней знати, то киевские бояре и их жены уже давно пользовались в быту различными благовониями.

Вдове Ярополка было двадцать восемь лет. Это была женщина неотразимой, невиданной среди славян красоты. Святослав Игоревич привез Юлию в Киев после первого похода на Балканы. Воины Святослава разграбили женский монастырь близ города Плиски, угнав в неволю всех молодых монахинь. Гречанка Юлия, как самая красивая из пленниц, досталась Святославу Игоревичу, который подарил ее своему старшему сыну Ярополку. В ту пору Ярополку еще не было и тринадцати лет. Влюбившись по уши в прекрасную гречанку, которая была старше его на шесть лет, Ярополк женился на Юлии, едва его воинственный отец ушел во второй поход к Дунаю. За девять лет супружеской жизни с Ярополком Юлия родила двоих дочерей, которые умерли еще во младенчестве. Смерть Ярополка Юлия перенесла на удивление спокойно. Несмотря на южную кровь, гречанка Юлия не обладала ни взрывным темпераментом, ни склонностью к истерикам.

Прежде чем прикрыть обнаженную грудь спящей Юлии краем одеяла, Добрыня невольно задержал на ней свой взгляд. Эта совершенная по форме упругая белая грудь с розовыми круглыми сосками восхитила его, наполнив жарким волнением потаенные глубины его души. «До чего же прелестна эта гречаночка! До чего соблазнительна! — промелькнуло в голове у Добрыни. — Не зря Владимир присох к ней, как заколдованный. Такая красавица кого угодно с ума сведет!»

Осторожно растолкав Владимира, Добрыня молчаливым жестом повелел ему встать с ложа так, чтобы не разбудить спящую Юлию. Уведя племянника в соседнюю комнату, Добрыня заставил его умыться над ушатом с колодезной водой. Затем Добрыня велел Владимиру облачиться в багряную княжескую свитку с длинными рукавами и круглым воротом. Облегая крепкий стан Владимира, длинная неприталенная свитка доходила ему почти до пят.

Усадив Владимира на стул, Добрыня принялся заботливо причесывать костяным гребнем его спутанные после сна густые вихры.

— Ну вот, племяш, теперь ты с виду истый князь, а не рохля заспанный, — молвил при этом Добрыня. — Я давно хотел тебе сказать, дружок, что внешне ты шибко стал на отца своего походить. В детские-то годы свои ты больше на мать смахивал, племяш, но с возмужанием отцовская стать стала проступать в тебе все более явственно. Гляжу я на тебя, племяш, и вижу перед собой молодого Святослава Игоревича. — Добрыня отступил от Владимира на два шага, взирая на него с неким восхищением во взоре. — И не токмо я, но все старые дружинники твоего отца так говорят.

Владимир глядел на дядю с легким недоумением, старательно борясь с зевотой. Эта заботливая приветливость Добрыни слегка настораживала Владимира, который еще дулся на дядю за вчерашнюю оплеуху и словесную взбучку.

— Отец твой к красе женской был равнодушен, зато в рати он был неодолим и неудержим, — с неким назиданием в голосе продолжил Добрыня, опустившись на скамью. — Все недруги Руси твоим отцом были биты. Хазарский каганат был разорен дотла полками Святослава Игоревича. Вот так-то, племяш.

— Почто же тогда печенеги смогли убить моего отца, когда он возвращался с добычей из Болгарии? — сказал Владимир. — Выходит, хан Куря превзошел в доблести моего отца, так?

— Хан Куря — это подлое отродье рода человеческого! — резко вымолвил Добрыня, а его синие глаза сверкнули стальным блеском. — Куря держал Киев в осаде, когда Святослав Игоревич воевал в Болгарии. Внезапно нагрянувшее войско Святослава разбило вдрызг печенежскую орду у Микулина брода. Куря в той битве лишился глаза и остался жив токмо по милости Святослава. Понимая, что в открытом сражении ему не одолеть Святославову дружину, Куря выждал, когда поредевшие русские полки возвращались домой речным путем после трудной войны с ромеями. У Днепровских порогов печенеги напали на русскую рать. Воинов у Святослава было мало, к тому же ратники растянулись на волоке длинной вереницей, перетаскивая по суше тяжелые ладьи. Несмотря на численный перевес и внезапное нападение, печенеги не смогли уничтожить русское войско. Русичи мечами и копьями проложили себе дорогу к спасительной воде, столкнули ладьи в Днепр и продолжили путь к Киеву. Князь Святослав сложил голову в той злополучной сече, ибо он не прятался за спины своих дружинников, а был впереди, как всегда. — Добрыня помолчал и добавил, сурово взирая на Владимира: — Тебе, племяш, предстоит отомстить Куре за смерть своего отца. В семнадцать-то лет твой отец уже был воином хоть куда, а ты о ратной славе и не помышляешь совсем, все за женскими юбками гоняешься. Не дело это, племяш. Ты же князь киевский, а не повеса какой-нибудь, который живет лишь в свое удовольствие.

Затем Добрыня принялся незлобливо укорять Владимира за то, что тот полагается лишь на советы воеводы Блуда, а всех прочих советников отстранил от себя.

— Ты сам оставил Блуда в Киеве, велев ему быть моей правой рукой, — недовольно заметил дяде Владимир. — Блуд всех имовитых киевлян знает как облупленных, любые козни местных бояр распутать может, у Блуда повсюду глаза и уши, поэтому Блуд и пользуется моим особым расположением. Все прочие советники токмо меж собой грызутся, всяк сам себя хвалит, а других хулит. Не доверяю я им, дядя.