Всякая власть имела также сакральные корни. С прогрессом христианизации росло понимание того, что власть — от Бога, которого славили в церквах и которому служили священники. Каролингские епископы составили нравоучительные трактаты, предназначавшиеся для управителей. «Зерцала князей» ставились перед их глазами не для того, чтобы те любовались своим отражением, но для того, чтобы государи имели пример, образец. Этот пример они должны были давать своим подданным, а последние — подражать им, как подражает сын отцу. В «Зерцалах» содержались и рассуждения о браке. Ибо их авторы-прелаты стремились как раз к тому, чтобы внести сакральный дух в это мирское установление, от которого зависела игра властных сил. И среди политических конфликтов, имевших место во Франции XI века, самыми острыми были те, где ставкой являлся контроль за институтом брака. Сохранят ли этот контроль отцы семейств? Перейдет ли он к священникам? Эти последние в конце концов взяли верх. Все, что относилось к супружеским узам, а значит и к передаче власти, оказалось отныне под юрисдикцией духовных правителей, и это привело к очень серьезным последствиям.

Конечно, вплоть до царствования Людовика Святого священники еще не соединяли брачующихся под сенью Церкви. В 1200 году отец жениха оставался главным участником церемонии; ему принадлежало право просить небеса благословить своего сына и ту, которую он оплодотворит. Через главу дома им сообщалась благодать, гарантирующая счастливое отправление власти, передаваемой семенем. Однако священника приглашали в опочивальню освятить брачное ложе, то сокровенное место, где утверждается власть мужчины над женщиной, где начинается власть отца над существами, которых он породит.

Необходимость приобщения к сакральному объясняет то место, которое предоставлялось служителям Церкви внутри самого домашнего круга. И здесь следовало иметь кого-то, наделенного властью совершать таинства. Как только семья становилась достаточно богатой, чтобы содержать духовных лиц, в доме появлялась целая команда священнослужителей. И как бы ни был домохозяин запятнан кровопролитием на поле брани, плотским грехом, он восседал в окружении клириков, вместе с ними читал псалмы. Всякий мужчина, обладавший какой-либо земной властью, будь то хотя бы власть мужа над женой, называющей его своим «господином» и ставшей перед ним на колени в день бракосочетания, оказывался, таким образом, наделенным какой-либо духовной функцией. Он отвечал не только за тела, но и за души всех живых и всех усопших семейства, главой которого являлся. Если этот глава грешил, его прегрешения падали на всех. А его богоугодные деяния шли всем им на пользу. Поэтому глава семейства должен был достойно вести себя и направлять часть того, что он держал в своих руках, на спасительные приношения. Акт пожертвования находился в самой сердцевине политических структур. Здесь же помещалась и проповедь. Господин должен был учить своих людей как примером, так и словом. Он молился о том, чтобы на смертном одре сохранить силу для последних наставлений своим сыновьям, своим племянникам.

Что же касается тех, чья власть распространялась за стены дома, на публичную жизнь, то они-должны были вести к спасению всех, кем повелевали. Господь доверил им частицу своего племени. Он даже поставил под их руку живущих здесь, но не являющихся христианами, дабы те имели пастырей. И руку эту разрешил сжимать очень крепко, ибо роль управителей состояла в том, чтобы принудить неверных войти в сообщество. Всякий обладатель «публичной функции» обязан был, следовательно, помогать тем, кто нес Евангелие, искоренял дурные верования, возвращал заблудших на путь истинный. Он должен был истреблять всех упорствующих, очищать народ от носителей порчи, дабы не распространилась зараза. Но первым делом управителя было обеспечение мира и справедливости для своих подданных. Ему следовало по мере сил приближать несовершенное людское общество к тому идеальному порядку, который царит в невидимых далях среди ангелов, окружающих Всевышнего.

Действительно, мир и справедливость рассматривались тогда как отражение, преломление в этом бренном мире другого мира — дома небесного. Такое представление являлось фундаментальным, оно неизбежно придавало священный характер публичной власти. Это вело к следующим трем последствиям.

Всякие властные отношения, которые не имели естественного основания в кровном родстве, брачном союзе или в искусственном родстве, образованном благодаря коммендации, покоились на священном акте — клятве (sacramentum), на клятвенном обещании, закрепленном ритуальным жестом — положением руки на священный предмет, на Святое Писание, на крест, на ковчег, — а также произнесением ритуальной формулы — «Да поможет мне Бог». Таким образом ткалось полотно политических отношений, целиком находившееся в сфере сакрального. И те, кто это полотно разрывали, и те, кто отказывались быть вплетенными в его основу, навлекали на себя гнев небесный. А поскольку еретики не желали давать священную клятву, ересь оказывалась непосредственно в политическом поле.

Применение силы, грубой силы, сокрушающей тела, было законным лишь при «служении», которое, как и духовное служение, состояло в утверждении справедливости и мира. «Справедливость и мир в корне твоего служения», — напомнили в 1023 году королю Франции. Эмблемой этого служения был меч; его вынимали из ножен и несли перед обладателем мирской власти, когда он готовился действовать, или же сам он держал этот меч. В такой позе на ковре из Байё изображен Вильгельм Завоеватель в момент, когда он собирается вершить правосудие. Меч был простым знаком силы. Вождь поднимал его, когда решал восстановить мир путем переговоров, опираясь на собственные представления о развитии событий, учитывая репутацию (fama) спорящих. Если стороны не соглашались с решением, то миротворец обращался к высшему судии — Господу, прося его самого вынести приговор; государь председательствовал на ордалии, дуэли — испытании огнем, водой. Вынесшие его считались правыми в сообществе, которое собралось вокруг поднятого меча. Но меч становился карающим оружием, если надо было защитить слабых, не способных самостоятельно отстаивать свои права, если надо было отомстить за невинных. И в этом случае меченосец не должен был забывать, что, действуя оружием, он вершит правосудие от имени Господа и поэтому обязан следовать определенным правилам. Ему надлежало, таким образом, быть богопослушным, подчиняясь тем, кто решал вопросы богопочитания.

Поскольку власть была священной, ею в огромной степени обладали служители Церкви, превосходя здесь и военных. В первую очередь, клирики имели монополию на письменную культуру. Они заполняли пергаменты странными знаками, произносили слова, непонятные для всех других, читали книги, утверждая, что в них находятся образцы для любого законного действия. В обстановке хаоса, вызванного обветшанием варварских кодексов и переменчивостью установлений обычного права, именно клирики на протяжении всего XI века прилагали усилия для воссоздания сводов законов, черпая вдохновение свыше. Они представляли высшее, духовное, правосудие, от имени которого возмутители спокойствия удалялись из сообщества правоверных, то есть лишались милости Божией. Таких возмутителей отлучали от Церкви, изгоняли на определенный срок ради покаяния. Их лишали какой-либо власти над женщинами, но также и над мужчинами, ибо эти грешники должны были отставить свой меч. Их выводили из круга семейной солидарности, изгоняли из родного дома, выбрасывали на улицу, принуждали странствовать, совершать паломничество. Наконец, поскольку вся власть была сакральной, священники следили за государями, наблюдали, как те выполняют свой долг, предавали анафеме дурных, прославляли добрых, короновали их. В XI веке приобщение к лику святых еще оставалось делом нетрудным. Всякий носитель державной власти, если он хоть как-то решал свои задачи, имел шанс быть провозглашенным святым. Около 1030 года монах Эльго из монастыря Флёри-сюр-Луар составляет жизнеописание короля Франции. Он видит пятно в его биографии — плотский грех, незаконный брак. И стремится показать в своей книге, что король искупил свою вину многочисленными очистительными деяниями. В этом повествовании самые обыкновенные действия власти приобретают литургическую окраску. А поскольку тот, кто их совершал, — Роберт, названный впоследствии Благочестивым, считался наместником Божиим на какой-то части земли, то он становился святым.