А все туман! Все он изгадил! Даже теплеющий с каждой минутой воздух не помогал, по позвоночнику настырно ползли мурашки. Прямо в самом деле как перед бедой большой. Арина поежилась, сняла сковороду, наклонила, яичница послушно соскользнула в тарелку. Щелкнула тумблером, и в чашку потекла кофейная дымящаяся струйка. Поставила завтрак на стол, села, время от времени косясь на седые туманные космы за большим окном – кажется, редеют, редеют. Сейчас бы солнышку выйти, оно бы вмиг вонзило свои лучи частым гребнем в эту косматую седую шевелюру.

Арина села за стол, потянулась к газете, но потом отмахнулась. Господи, все слышала вчера по телевизору. Что можно нового прочесть?

Пока ела, пила кофе, в доме так разогрело, что сделалось душно. Она стряхнула с плеч халат, оставив его на спинке стула, пошла снова в котельную, перекрыла отопление. Вернулась в кухню, порадовалась виду из окна – палисадник после тумана стоял чистенький, умытый, повернула ручку, потянула на себя оконную створку, намереваясь выйти на улицу подышать сентябрьской свежестью, и только шагнула на уличную плитку, как ее накрыло диким воем.

Выла женщина. Страшно выла, по-звериному. Понять ни слова было невозможно, а она что-то выкрикивала, это точно. Арина поежилась, вернулась, снова влезла в халат, машинально сунула мобильник в карман и опять поспешила на улицу. Успела лишь переобуться из домашних лохматых тапок в уличные – она их всегда держала в палисаднике прямо под кухонным окном, как вой тут же повторился.

– Уби-иилии!!! – отчетливо слышалось теперь. – Голубу мою убили-иии!!! Оо-ооо-ооох, господи-иии!!! Как же это-то а-ааа!!! Уби-иилии!!!

Те самые мурашки, от которых ее знобило даже в теплом доме, сделались сразу огромными, забрались под мышки, вздулись под лопатками, придавили хребет и вползли в горло.

Нет! Господи, сделай так, чтобы эта баба, которая голосит, ошибалась! Чтобы никто никого не убивал, чтобы все были живы-здоровы. И чтобы… и чтобы голубой той самой вдруг оказалась стельная телочка, а по ним тут тоже могли голосить, кормилица ведь.

Господи, сделай так!!!

Арина не помнила, как добежала до калитки в высоченных добротных воротах, как выскочила на улицу, как помчалась на крик. Бесилась вот как, помнила отчетливо. Бесилась, что длинный халат путается в ногах, что садовые тапки скользят по мокрой от тумана траве и норовят соскочить. Еще бесилась, вспомнив, что не расчесалась толком, и волосы теперь торчат на макушке туалетным ершиком. И туман еще…

Господи, этот чертов туман так до конца и не выполз из щелей между домами. Она его ненавидела. Ведь так и знала, что что-то в туман такой случится. Неспроста тот пеленал деревню всю ночь, неспроста.

Добежала, наконец.

Оказывается, орала Митина Вера. Орала так, что вокруг ее дома собралась, кажется, вся деревня. Народ стоял, плотно сдвинувшись телами, и молча наблюдал за Веркиными беснованиями. Пока Арина, толкаясь локтями в спины и бока, лезла вперед, она сообразила, что орет Митина не просто так, а по причине весьма веской.

Во-первых, женщиной была серьезной, неистеричной, непьющей и верующей. Во-вторых, у Митиных не имелось коровы. И голубой могла быть…

– О нет, только не это!!! – простонала Арина, вспомнив про Веркину дочь Аллу. – Только не Аллочка!!!

Аллочка вернулась в деревню год назад после неудачного замужества. Тихая, милая, спокойная женщина двадцати семи лет. Арина впервые столкнулась с ней в магазине через пару месяцев после ее возвращения. Подивилась модельной внешности, кивком поприветствовала и забыла о ее существовании через пять минут. Через полгода вспомнила. Это когда к Новому году ближе в деревню явился Аллочкин бывший муж и устроил скандал с пьяной дракой в кафе. Потом снова забыла о ней и о муже ее чокнутом. Вспомнила снова, встретив ее на деревенском пляже с молодым мужчиной. Оба были в одежде, сидели на полотенцах вдали ото всех отдыхающих и, как показалось Арине, говорили о чем-то неприятном. Потому что мужчина все время хмурил брови, говорил с надрывом, а Аллочка кусала губы и, кажется, плакала. Глаза потом у нее были красными, вот.

Потом Арина уезжала отдыхать, вернулась в конце августа. Ни с кем особо не говорила, и про Аллочку Митину, и про ее сердитого мужчину, и чокнутого мужа не знала вообще ничего.

И вдруг этот страшный вопль…

– Что случилось? – спросила Арина, прорвавшись наконец к забору дома Митиных. – Почему она так орет?

– Верка-то?

Стоявший сбоку мужик средних лет в широченных шортах и полосатой майке показался Арине знакомым, только вот где и когда она могла его видеть, она вспомнить никак не могла. Деревенский, одним словом.

– Верка, Верка, – закивала она с раздражением. – Чего голосит?

– А случилось что-то у Митиных-то, уже и милиция приехала, – меланхолично отозвался мужик. – Не пускают никого и не выпускают.

За забором, достаточно высоким, кто-то сновал и бегал туда-сюда, Верка выла где-то за домом, кто-то даже отдавал какие-то распоряжения. Помимо Веркиных воплей слышались еще чьи-то всхлипывания. Арина подошла ближе. Ухватилась за край доски, покрашенной в зеленое, и подтянулась.

Да, милиция была в лице участкового – молодого малого из города. Тот стоял, подбоченившись, посреди двора – в форме, но без фуражки. Его округлившиеся от ужаса глаза смотрели, не мигая, перед собой. Он не двигался, не отвечал на вопросы Митина-старшего, размахивающего у него перед носом руками, видимо, он размышлял. Кроме него и Митина-старшего, во дворе топталась мать Веры, сгорбившаяся от горя и без конца сморкающаяся в платок. Ее племянница и муж племянницы. Вера продолжала выть за домом.

– Эй, лейтенант, – требовательно позвала его Арина. – Что стряслось?

Лейтенант очнулся от дум, глянул на нее, тут же посуровел.

– Гражданка, отойдите от забора! – рявкнул он, потом повел взглядом вокруг себя и заорал еще громче: – И вообще, всех посторонних прошу удалиться, ну!!!

– Это кто посторонний, я??? – засипел Митин и схватил парня за рубаху на груди. – Я посторонний??? Это ты, мать твою, ни хрена не свой тут! Чего молчишь и столбом стоишь?! Чего ничего не делаешь?!

– Пусти! – Лицо участкового сделалось томатным, он схватился за громадный митинский кулак, попытался вырвать клок своей рубахи, зажатой в нем, не вышло. – Пусти, ну!!!

– Пацан ты! Пацан желторотый! – заорал вдруг Митин, и его широченные, в сажень, плечи заходили, заплясали от рыданий.

– Василий Николаевич, – позвала его Арина, стараясь утихомирить свое сердце, полное безобразных предчувствий. – Василий Николаевич, что стряслось?

Тот немедленно затих, медленно повернулся, поднял на нее сморщившееся от боли лицо. Потом вдруг встрепенулся, узнав ее.

– Арина Степановна! Господи, как хорошо, что вы здесь, – ахнул Василий Николаевич, поспешил к калитке, распахнул ее. – Входите, ради бога, входите! Хоть вы-то здесь, господи!