и специальными льготами, полагавшимися мне по закону.

До сих пор помню отвратительный запах плесени, устоявшийся в этом месте, когда я впервые туда ступил.

Хаос, который я там обнаружил, мог бы обескуражить любого, но не меня. Меня он порадовал и вдохновил: это было наилучшее условие, чтобы все устроить по собственному вкусу. Я принялся за уборку помещений: две комнаты на первом этаже и одна на втором, стер пыль со стеллажей и выбросил ненужные вещи.

Через неделю пришли двое рабочих, отодрали старую штукатурку, нанесли новую, все покрасили. Я воспользовался их присутствием и с их помощью перетащил из подвала двадцать одну коробку с книгами.

Сплошь неизвестные названия и имена авторов. Я аккуратно брал каждую книгу, стирал с нее пыль, большим пальцем быстро пролистывал страницы, читал аннотацию в конце книги, в некоторых просматривал даже оглавление и относил на отведенное ей место во вселенском устройстве.

Напоследок я открыл коробку, простоявшую все эти годы впритык к влажной стене и распадавшуюся на части. Внутри лежали пожелтевшие книги со слипшимися страницами, от которых обложки отваливались, как старая штукатурка от стен, они напоминали мне смертельно больные тела. Я выстроил их поштучно на отдельной полке наподобие выставленных в тире галет с вышедшим сроком годности, по которым можно стрелять, в надежде, что воздух и кислород, близость соседей по несчастью и уход замедлят распад волокнистых бумажных тканей.

Спустя месяц с большой помпой была открыта городская библиотека Тимпамары – выступление мэра, духовой оркестр и прохладительные напитки.

С того времени мой рабочий день в библиотеке остается неизменным: в полдень, пообедав, я прохожу семьсот сорок шесть метров, отделяющих мой дом от библиотеки. Согласно договору я работаю с понедельника по субботу с четырнадцати до восемнадцати, но я всегда закрываюсь позже: дома меня никто не ждет, и я частенько засиживаюсь допоздна и даже пропускаю ужин. Будь по-моему, я бы даже поселился среди книг: при входе в библиотеку у меня возникает чувство, что я перестаю хромать, это не так, но у меня такое чувство, как если бы там не существовало ни хромоногих, ни быстроногих, ни расстояний, которые надо пройти, ни времени, когда нельзя опоздать, а все и вся уравнены в слове. Для меня это больше, чем укрытие, для меня это – нора, материнская утроба. Здесь я не чувствую себя столь одиноким, а одиночество я умею измерять.

В большинстве соседних городов, как положено по закону, тоже имеются библиотеки. Размещаются они во дворцах с лепными фризами и гербами бывших владельцев, но стоят закрытыми неделями, месяцами, а иногда и годами, стареют и рассыпаются, как винные бочки, не понадобившиеся виноделу. Там нет библиотекаря, а ключи хранятся у секретаря мэрии или у оператора телефонной станции. Возможно, в самой глубине их запыленных полок таятся книжные раритеты, но в основном это непригодные для чтения книги, расставленные там как будто для декора.

А в Тимпамаре библиотека живет и дышит как человеческое тело. Каждый день кто-нибудь заходит, даже из приезжих, взять или сдать книжки, почитать свежие газеты и еженедельники либо просто посидеть и поговорить в зале на первом этаже. Особенно, когда стоит хорошая погода и я держу распахнутой настежь дверь.

Меня всегда дразнили Хромым. Достаточно было произнести в Тимпамаре это слово, как все сразу же думали об Астольфо Мальинверно, сыне Вито и Кате́ны Семинары, женщины с большим воображением. Сейчас меня так не называют, кроме злоязыких и тех, кто вставляет палки в колеса, все обращаются ко мне «господин библиотекарь», или же когда приходят сдать книги и хотят попросить совета, то говорят «простите, ради бога, вы не окажете любезность», – слова, которых мои уши отродясь не слыхали.

Я делаю все то, что делают все библиотекари в мире: слежу за новыми публикациями, составляю списки книг для закупки, занимаюсь их каталогизацией, слежу за их состоянием, даю советы, что стоит почитать по той или иной теме, собираю и сортирую по датам газеты и журналы.

И все же существует обязанность, которая закреплена только за библиотекарями Тимпамары, то есть за мной: время от времени навещать перерабатывающий комбинат, чтобы в тамошней свалке отыскать еще пригодные к употреблению книги и снова запустить их в обиход. Существует устная договоренность между мэром и владельцами производства, вследствие чего пару раз в месяц, по пятницам, я могу беспрепятственно рыться в завалах макулатуры и уносить с собою все, что еще может пригодиться.

Это были единственные минуты, когда, благодаря чтению, исчезало монотонное прозябание, я погружался в неведомые, невообразимые миры и читал необычные, незаурядные истории, не подозревая, что одиннадцать лет спустя одну из них мне доведется прожить.

В тот день после обеда – как сейчас помню, было четыре – я заказывал по телефону свежие газеты, когда из мэрии прибыл посыльный и вручил мне письмо:

ВЫПИСКА ИЗ ПОСТАНОВЛЕНИЯ МЭРИИ

ПОВЕСТКА ДНЯ: Внутриведомственные кадровые вопросы в связи с неотложной служебной необходимостью.

В СВЯЗИ с досрочным выходом на пенсию по причине несчастного случая ныне действующего кладбищенского сторожа Грациано Меликукка́, городское кладбище, как установлено заведующим сектором, нуждается в срочной кадровой замене сотрудника для ведения Учетной книги умерших, которое не может быть поручено даже временно вышестоящему должностному лицу той же категории служащих;

С УЧЕТОМ роста процента смертности и возрастающей необходимости в предоставлении населению полного набора кладбищенских услуг;

В СВЯЗИ с необходимостью срочного ремонта кладбищенских стен и приведения в порядок городского кладбища

РЕШЕНО, что высокоуважаемый господин Мальинверно незамедлительно, начиная с сегодняшнего дня, приступает к работе на вышеназванном кладбище для ведения Учетной книги на предусмотренный для этих целей период. За ним также сохраняется должность городского библиотекаря.

Я в ту же секунду подумал, что это – ошибка, однако нет, на конверте было написано имя адресата «Астольфо Мальинверно» даже без приписки «библиотекарю», которая мне льстила, а с уточнением «служащему мэрии» и указанием ненавистного мне самого низкого чина. Я сел, потому что у меня закружилась голова.

Так в одночасье меняется жизнь: неважно, идешь ли ты спать, ужинаешь или перекладываешь книги. Перемены всегда неожиданны, и, возможно, их внезапность тоже не самое худшее, они сберегают время, которое ушло бы на раздумья, избавляют от бессонных ночей, от неуловимой дрожи в теле как во время первого летнего купания, когда сперва прикасаешься ступней к воде, потом заходишь по щиколотки, потом плещешь на спину, мочишь затылок, брызгаешь в лицо в расчете, что будет не так холодно, когда окунешься, хотя на самом деле только продлеваешь ощущение холода.

Сидя на стуле с листком в руке, я выходил из