две недели не разговаривал. А заговорив, не мог вспомнить ничего, что происходило после того, как я вышел из дома, и до момента, когда оказался в больнице.

Анализ обнаруженной у меня на кроссовках и носках крови на группу и резус-фактор (в 1984 году в Ирландии еще не проводилась экспертиза ДНК) показал, что кровь относится ко второй группе с положительным резусом. Хотя тип крови совпал с моим собственным, пришли к выводу, что едва ли столько крови вытекло из ссадин на коленках, пускай раны и глубокие. Двумя годами ранее, перед операцией по удалению аппендикса, Джермейн Роуэн тоже проводили анализ крови, и у нее тоже была вторая группа. Группа крови Питера Сэведжа была неизвестна, но он в качестве источника крови на моих кроссовках и носках не рассматривался: у обоих его родителей кровь относилась к первой группе, а значит, никакой другой у него тоже быть не могло. При такой неопределенности следователи не исключали, что кровь принадлежит кому-то еще, но при этом допускали, что это могла быть кровь не одного человека. Поиски продолжались и всю ночь четырнадцатого августа, и потом несколько недель. Команды добровольцев прочесали близлежащие поля и холмы, осмотрели каждую компостную яму и сточную канаву, водолазы облазили лесную реку. Тщетно. Четырнадцать месяцев спустя мистер Эндрю Рафтери, местный житель, гуляя с собакой, заметил в кустах, примерно в двухстах ярдах от того дерева, возле которого нашли меня, наручные часы. Часы были примечательные: на циферблате нарисован футболист, а на конце секундной стрелки – футбольный мячик. Мистер и миссис Сэведж узнали часы своего сына Питера. Миссис Сэведж подтвердила, что в день исчезновения Питер был при часах. Пластмассовый браслет был разорван – вероятнее всего, Питер, убегая, зацепился браслетом за ветку. Криминалисты нашли на браслете и циферблате частично сохранившиеся отпечатки пальцев, все они совпадали с отпечатками на вещах, принадлежащих Питеру Сэведжу. Несмотря на обращения полиции к жителям и громкую кампанию в средствах массовой информации, след Питера Сэведжа и Джермейн Роуэн был утерян.

* * *

Я стал полицейским, потому что хотел расследовать убийства. Время, которое я провел за учебой, и позже, когда уже надел полицейскую форму, – училище Темплмор, бесконечные тренировки, патрулирование захолустных поселков, когда ты расхаживаешь в жилетке мультяшного вида и вырвиглазного цвета, выяснение, кто из трех местных малолеток разбил окно в сарае миссис Мак-Суини, – время это проходило в каком-то странном угаре по сценарию Ионеско и смахивало на испытание монотонностью, которое мне нужно выдержать, если хочу получить награду в виде профессии. Я никогда не вспоминаю те годы, да и помню их плохо. Друзей я тогда так и не завел и воспринимал свое одиночество как нечто неизбежное, словно побочный эффект успокоительного лекарства. Однако в глазах других копов моя отстраненность выглядела высокомерием, плевком в их крестьянскую основательность, в их крепкие деревенские амбиции. Возможно, так оно и было. Недавно я нашел дневник, который вел в колледже. Одна из записей посвящена моим однокашникам – их я описываю как “стадо тупых деревенщин, словно сработанных по одному лекалу, настолько типичных, что от них почти воняет капустой с беконом, коровьим дерьмом и церковными свечками”. Даже если допустить, что у меня просто выдался неудачный день, такое описание явно выдает неуважение к культурным различиям.

К тому моменту, когда я поступил в отдел убийств, моя новая рабочая одежда – безупречно скроенные костюмы из такой чудесной ткани, что она будто оживала в руках, рубашки в тоненькую зеленую или синюю полосочку, мягкие кашемировые шарфы – уже почти год висела у меня в шкафу. Я обожаю этот дресс-код, принятый по умолчанию. Это была одна из причин, по которым я мечтал оказаться в Убийствах, – а еще короткие, стенографически короткие, почти тайнопись, обозначения: отпечатки, вещдоки, судмеды. В городке, словно вышедшем из романа Стивена Кинга, куда я попал после Темплмора, произошло убийство – обычное преступление на бытовой почве, преступник просто-напросто не рассчитал силушку, однако и предыдущая пассия убийцы умерла при подозрительных обстоятельствах, и поэтому из Убийств прибыла парочка следователей. Всю неделю, что они пробыли у нас, краем глаза я вел непрерывное наблюдение за кофеваркой, и когда следователи подходили налить себе кофе, я тоже торопился за кофе, подолгу и обстоятельно наливал молока и грел уши, слушая, как детективы перебрасываются четкими, жесткими фразами. Токсикология? Криминалисты скоро пришлют. Зазубрины? В лаборатории устанавливают их происхождение. Я снова начал курить – чтобы выходить следом за детективами на парковку и торчать с сигаретой поодаль, уставившись в небо и прислушиваясь. Они мимолетно улыбались мне, иногда щелкали видавшей виды зажигалкой, давая прикурить, а после, едва шевельнув плечом, словно отодвигали меня на второй план и возвращались к своим коварным многоплановым стратегиям. “Сперва вызови мамашу, а он пускай посидит дома часик-другой, подергается из-за того, что она наболтает. Позже опять вызывай его. Посадишь его в комнату, но входи к нему сразу, не тяни, чтобы он собраться с мыслями не успел”.

Если вы предположили, что к ремеслу сыщика меня привела сумасбродная идея разгадать загадку моего детства, то вы ошибаетесь. Материалы по собственному делу я прочел один-единственный раз, вечером, когда остался в кабинете один, а источником света мне служила настольная лампа. Почти забытые имена эхом откликались в голове, точно летучие мыши, мелькали перед глазами, оживая в выведенных выцветшими чернилами буквах: вот Джейми пинает собственную мать, потому что не желает отправляться в школу-интернат, вот “грозного вида” подростки топчутся на опушке леса, вот мать Питера разгуливает с синяком под глазом. С тех пор я ни разу не брал свое дело в руки. Нет, я жаждал тайн, почти невидимых знаков, похожих на шрифт Брайля и доступных лишь посвященным. Та парочка детективов напоминала мне породистых, чистокровных животных, каким-то чудом попавших на сельскую ферму, воздушных гимнастов, что красуются в лучах софитов. Они играли в высшей лиге, и в той игре равных им не было.

Я понимал, что они действуют жестоко. Люди грубы и безжалостны, а хладнокровно придумывать уловки, подгонять их, пока человеческий инстинкт самосохранения не даст течь, – это жестокость в чистейшем ее виде, наиболее отточенная и отлаженная.

* * *

Про Кэсси мы слышали еще до того, как она стала частью нашего отдела, наверное, даже до того, как ей предложили к нам присоединиться. Сплетни здесь по-старушечьи эффективны. Отдел убийств вечно загружен работой, и к тому же он небольшой, постоянных сотрудников всего двадцать. Поэтому когда хлопот у нас прибавляется, то отдел поражает что-то навроде истерии, которая приводит к возникновению сложных альянсов