— Читаем, изучаем мудрые поступки людей из прошлого, и сегодня кажется, что они почти не ошибались. Вот заглянуть бы вперед, может, увидели бы, что нас ожидает, и успели бы подготовиться… — Он без улыбки смотрел на меня.

— Так это возможно. Надо только очень внимательно читать, что было сказано до нас.

— Так просто? — не без иронии произнес он.

— Как оказывается, совсем не просто. — Я готов был что-то сказать еще, но вошел человек в темном костюме и доложил президенту, что машина готова.

— Поедемте поужинаем… Дома сегодня, кажется, щи, и вас все ждут.

— Нет. У меня через два часа поезд в Ленинград.

Я быстро собрал свои конспекты и книги, оставив на столе очередное «задание». Он обнял меня.

В следующий раз мы встретились, когда началась война.

Где взять силы жить? Вопрос этот задается часто. Я бы уточнил его, обострил.

Где взять силы, чтобы жить сообразно чести? Вот это и есть самый сложный вопрос.

Конечно, трудно каждому человеку. Каждый что-то преодолевает: кто немощь возраста, кто замкнутость жизни, одиночество, кто обреченность социального тупика; кто-то тяжело и обреченно болен, кто-то не может пережить расставание с любимым человеком, кого-то предали. У кого-то бездарный сын, ради которого мать готова на преступления. Но это всё случаи, когда человек достоин сочувствия и понимания.

Время лечит. А ведь правда — лечит. Не могу забыть гнетущую тяжесть первых моментов после смерти отца, первых часов, потом дней. В конце концов эта, первая, боль куда-то ушла. Растворилась. Но есть другая — потяжелее. Когда не молчит совесть.

Помню, собирался отец на похороны своей матери — в далекую деревню надо было ехать. Не хотел никого из семьи с собой брать. А на меня все же посматривал, на меня посматривал. А я молчал. Мне тогда было страшно себе представить, что я окажусь на похоронах, что на меня сойдет смертельная безысходность кладбища, что меня вдруг заставят нести гроб или целовать в лоб мертвого человека… Конечно, я был еще молод и в этой ситуации, в отличие от других случаев, слишком труслив. Но я помню: какая-то странная высокая сила сковала мою волю, лишила меня слов и сил и не позволила сказать отцу, что я готов поехать с ним. Да, я не готов был ко встрече со смертью, но я должен быть в этом тяжелом случае рядом с отцом.

Я не поехал. Моя вина безмерна.

Болит совесть — это значит, мучается душа. Совесть, наверное, важнейший нерв души. Но иногда смотришь вокруг, оглядываешься, вспоминаешь и начинаешь признавать, что не у всякого есть душа-то. Не обязательное это приложение к подарку жизни у человека.

Но и не всякая душа рождает силы, которые умножают и поддерживают стремление достойно жить. Среди женщин и мужчин есть такие, которые «зарабатывают» душу, изменяют, воспитывают ее. Вот ее не было, а человек своим духовным трудом создал ее, душу, внутри себя или научил ее, свою душу, быть умнее, добрее, сильнее… Но таких людей — единицы из миллионов. Рядом с такими людьми всегда должен был быть кто-то особенный, чувствительный, кто поможет пройти хотя бы часть трудного жизненного пути. А уж этих-то людей, душевных помощников, кормчих наших душ, еще меньше.

Где взять силы, чтобы жить сообразно чести?

Наверное, задавая душе вопросы и требуя от нее ответов на самые тяжелые и страшные для себя темы. Если она не может дать ответов простых и ясных, которые ты имеешь мужество выслушать, — значит, ты в беде.

…За окном — картины степной России: высокие холмы, неожиданные в этих местах одинокие деревья — тишина и странная пустота затаившейся жизни… Кажется, никого в этой степи нет, никому эта степь не нужна и никем никогда не возделывается. Забыта.

Грусть, но и спокойствие смиренности. Эта смиренность совсем не нравилась седой пожилой женщине, она раздраженно отвернулась от окна и закрыла глаза…

Степной горячий воздух прорывался в салон через приоткрытые пыльные окна старого автобуса. Вся конструкция этой ржавой коробки скрипела, шевелилась, болезненно стонала от ударов проселочной дороги. Автобус раз за разом все чаще погружался в облака степной пыли, а со стороны казалось — его захлестывает горячая морская волна. И пыльные брызги, влетающие внутрь салона, долго парили в воздухе, медленно испаряясь.

Пассажиры все как один с загорелыми лицами, легко, по-летнему, одеты, в основном в серое, темно-пыльное. Привыкшие к таким дорогам и к таким автобусам, пассажиры, кто как мог, врастали в старые дермантиновые сиденья. Во взглядах этих людей не было ожидания скорого конца пути или даже остановки. В этом высохшем пространстве, как в центре океана, незачем и некому ждать остановок или встречного движения…

Пожилая женщина обернулась: у нее красивые крупные черты лица, большие черные глаза, выбеленные сединой, аккуратно уложенные волосы. Во всем ее облике удивительная простота и какое-то величие. Это ее глазами сейчас и далее я буду видеть все, что будет происходить.

Я наблюдаю за ней много лет, буду незримо рядом с ней и дальше, сколько позволит жизнь. И слава богу, она так и не заметила моего присутствия в своей жизни.

Вот и сейчас я вижу, как она пробирается до автостанции по кривым крутым улицам своего неухоженного, большого, пыльного, степного южного города.

Я видел, как она тяжело взобралась по ржавым ступеням в душный салон, не принимая при этом ничьей помощи.

— Всё сама, всё сама, — резко отвечала в ответ на попытку поддержать ее на подножке.

Она втащила с собой в салон большую бежевую сумку на колесиках. Оставалось свободным только место у окна — теневые, в проходе, были все заняты.

Она огорченно вздохнула, села на горячее сиденье, раздраженно поморщилась. Дорога предстояла длинная, с пересадками. По всему было видно: она настраивает себя на долгое терпение.

Мне сразу понравилось, как она сегодня одета. Несмотря на жару, все же пиджак светло-серого цвета, длинное, ниже колен, шелковое платье светло-кофейного цвета. На руке — маленькие золотые часики квадратной формы — такие часы начинали носить году эдак в 1960-м… Маленькие серьги с рубиновыми камнями. Светло-серые носочки и привычные, на маленьком каблуке, бежевые босоножки.

…Она сидела с закрытыми глазами, выпрямив спину.

Старый автобус продолжал движение, и оттого, что за окнами мало что менялось, казалось, будто он ползет по кругу.

Наверное, ей что-то привиделось, и она заговорила с кем-то воображаемым — ее губы зашевелились, и она улыбнулась легко и просто. Открыла глаза и проследила глазами за стоявшим на обочине дороги старым пыльным грузовиком, доверху груженным початками кукурузы. Она также заметила, что в тени под машиной спал голый по пояс и дочерна загорелый мужчина. Он лежал, свернувшись калачиком, как мальчик, постелив под голову прямо в пыль клетчатую красную рубашку. Он был настолько уставшим, что даже она не смогла определить его возраста…