борту. Вдруг один чуткий колокольчик на леске затрепыхался, зазвенев, как сильно настроенный будильник. Я, побросав чертежи и всех инопланетян, метнулся к закидушке и начал выбирать леску. Она шла с большим трудом, впиваясь в кожу ладоней и пальцев. Я так и думал, что вытаскиваю очередного «крокодила». Леску мне приходилось временами придерживать палкой, чтобы сильным натяжением не порезать руки. В моей голове уже мерещилось, что минут через пять я вытащу из Камы то самое неуловимое лох-несское чудовище.

Наконец на воде появились буруны и волны, как от промчавшегося на максимальной скорости «Метеора». Из воды высунулась щучья пасть. Глаза хищницы, как бинокли, были направлены на меня и горели, словно уголья, наполняясь злобой. Я не мог ничего понять: крючка ни в губе, ни в глотке щуки не было. Ее будто водяной привязал к леске. Только на берегу я разглядел истинную картину: крючок с поводком каким-то только щуке известным способом вонзился в брюхо плутовки у плавника и сидел так цепко, что рыбина от него так и не освободилась, несмотря на все отчаянные попытки. Тащил я ее к берегу поперек, как выражаются рыбаки. Отсюда и возникла тяжесть на леске. Да и щучка была приличной: потянула на 3 кг.

Но самые сильные и яркие впечатления от ловли щук доставались мне зимой, когда ставил жерлицы на льду Пионерского озера и изредка в других местах. Жерлица – снасть самодельная и нехитрая: на тройник сажаешь плотвичку или окунька в живом виде и опускаешь на леске ближе ко дну в глубоком месте. Конец лески привязываешь, давая слабину, к гибкому ивовому пруту, вмороженному основанием в лед. Сигналом щучьей или налимьей поклевки служит резкий прогиб прута, после чего рыбак, находясь в любом состоянии и любой позе, бросает, как по приказу, все неотложные дела и мчится что есть сил к месту, где предвкушается страстная охота. Нет на свете таких сил и обстоятельств, которые бы остановили или хотя бы ослабили в тот момент бег рыбака-спринтера.

На жерлицы мне попадались чудные экземпляры щук: одна была, видимо, рыбой-модницей. С двух сторон симметрично с ее губ свисали на тройниках отполированные до блеска позолоченные блесны – свидетельства яростной борьбы с рыбаками-спинингистами, из которой плутовка всякий раз выходила победительницей.

Однажды в самый разгар зимы мне страстно захотелось отведать свежей ушицы. Жена, помнится, пошутила: «Уж не ровен час, не забеременел ли ты?». О «беременности» своей я помнил днем и ночью – это неодолимая, незатухающая страсть к рыбалке. Лед на озере в ту пору был уже до метра толщиной. Остро заточенным ломиком я пробил с трудом несколько солидных лунок во льду, в которые легко влезало 10-литровое эмалированное ведро. Любой рыбак верит, что когда-нибудь все равно клюнет та самая рекордная рыбина, которая обессмертит его имя. А в просторной проруби-полынье зимой с ней легче будет бороться и удобнее маневрировать.

На этот раз предчувствие меня действительно не обмануло. Стояло раннее утро, и на озере было еще безлюдно. Я снарядил одну жерлицу примерно на самой середине Пионерского озера, а сам отошел ближе к берегу половить плотвичек и окуньков на насадку: на небольшой глубине они лучше клюют. Вскоре я заметил, что гибкий прут при лунке с насадкой на щуку сильно треплется, изгибаясь коромыслом. Сомнений не было: на тройник попалась щука. Со спринтерской скоростью, завихряя позади себя снег, я помчался к месту скорой и счастливой удачи. Торопясь, начал перебирать леску, ощутив живую тяжесть на нижнем конце ее. Леска тянулась с трудом. Временами она и вовсе не поддавалась вытягиванию. В такие моменты я давал леске некоторую слабину, боясь оборвать ее. Тем самым я отпускал рыбу временно «погулять». Раньше от рыбаков я слышал, что щука, «нагулявшись», почти без сопротивления сама вылезает из проруби на лед. Но эта была не из таких. Лишь после многочисленных попыток мне удалось подвести щуку к проруби: рыбина была примерно метровой длины, а когда разинула пасть, то ею перекрыла все ведерное пространство проруби. Я понял, что тянуть ее за леску бессмысленно – оборвется. К сожалению, в тот день у меня с собой не было моего любимого багорчика. И к тому же, подгоняемый азартом, я прибежал от берега без рукавиц. Решившись сбегать за рукавицами, я дал леске слабину и отпустил шельму еще «погулять». Щука меня дождалась и леску почему-то не перегрызла, наверное, от дрожи у нее зуб на зуб не попадал.

Облачившись в рукавицы, я опять начал подводить мое рыбацкое счастье к проруби, и это мне снова удалось сделать. Щука разинула пасть и сверкнула на меня глазами, полными лютой ненависти. Я, тем не менее, решился сунуть ей руку в пасть, пытаясь ухватиться за челюсть. Тут рыбина сама охотно помогла мне, с силой и намертво сомкнув челюсти.

Почувствовав адскую боль, я со всей силой рванул руку. Окровавленная, она каким-то чудом выскользнула из рукавицы, а щука, обдав меня брызгами ледяной воды и оборвав леску, скрылась в пучине озера. Я долго, как заправский рыбак, ждал, не всплывет ли моя рукавица. Не всплыла. Наверное, утащила ее щука как сувенир от незадачливого рыбака.

На Пионерском озере мне посчастливилось в другой раз повстречать рыбака-старожила из Дмитриевки. Он помнит все, что было в этих славных местах со времен купца Стахеева. Мой собеседник, не торопясь, рассказывал мне и почему-то методично двигал ногой по гладкому льду, как в годы коллективизации и первых пятилеток выращивали капусту на том самом месте, где сейчас Пионерское озеро, как пылили полуторки с грузом зерна и овощей по маршруту «Красный Ключ – Дмитриевка – Ильинка», во многом пролегавшем по дну теперешнего озера.

По его словам, весной всякий раз сюда заходила большая вода из Камы. Заходила и рыба, набиваясь на нерест. Причем в таком количестве, что хозяйки, зачерпнув воды ведром в любом месте, обнаруживали дома полведра отборных рыбин.

Старик очень толково объяснил мне, почему, например, в Дмитриевке до сих пор сохранилась традиция помешивать чай алюминиевой или даже деревянной ложечкой. Оказывается, все посеребренные или позолоченные ложечки утащили щуки, когда хозяйки после застолья приносили помыть посуду в чистой воде и махали в ней ложечкой. В такие моменты, откуда ни возьмись, налетала щука, вырывала ложечку, как плотвичку, из рук женщины, обескураживая последнюю.

К лету большая вода уходила из этих пространств в Каму, оставляя после себя плодородный слой ила. Даже в самом глубоком теперь месте, где утонул понтонный мост (конец 109 маршрута автобуса) и глубина составляет 8-10 метров