Но, увы, их не было. Зато всякий раз я снимал с крючка хорошенького язя.

Довольно быстро у меня набралось в садке семь штук. Садок былдобротный: заводского изготовления из вязаной проволоки. Изнутри он закрывался сверху крышкой. Она прижималась очень плотно и туго тремя жесткими пружинками, которые я с трудом отгибал, опуская в садок очередную пойманную рыбу. Помнится, я любовался язями, время от времени подходя к садку, находящемуся в воде у берега. Вечерело. Я собирался сматывать закидушки и совершенно неожиданно увидел, как над садком взвился в воздухе, блестя чешуей, боевой язь.

Вначале я подумал, не приплыла ли из глубины на выручку сотоварищей гуляющая на свободе рыба? Убедившись в том, что пленников освободить нельзя, она сделала красочный вираж над моим садком. В это мне было легче поверить, чем в то, что из садка, столь прочно закрытого, может убежать рыба. Тем более что в моей практике такого случая никогда не было.

Я решил, достав садок, пересчитать улов. Пересчитывал несколько раз, загибая пальцы на руке, и стоял в растерянности: из бывшей великолепной семерки осталось ровно шесть язей. Один сбежал. Нет, не то слово, Язь вырвался на свободу в свою родную стихию. О, что он чувствовал при этом! Я долго и внимательно осмотрел садок и не нашел никаких изъянов, которые бы помогли рыбе сбежать.

Прошло тридцать с лишним лет. А этот язь все извивается над проволочным садком в моей памяти как ярчайший символ стремления к свободе. В дерзости и действиях того язя я усматриваю что-то девятаевское – не терять голову ни в какой обстановке. Бежать из плена, каким бы он ни был. Убежать, пусть даже ценой жизни! А вдруг повезет – и вот она, долгожданная свобода, в твоих руках, в твоих ногах, в твоих плавниках и хвосте. В твоей голове, наконец. Нет, не наконец, а в первую очередь!

Много воды утекло с тех пор, а я все гадаю, что мог подсунуть язь, чтобы отогнуть крышку изнутри? Плавники? Хвост? Губы? Или помогали такие же пленники – сотоварищи? А может, он караулил момент, когда пароходной волной чуть-чуть тряхнет крышку и он, возможно, успеет просунуть в щель свою глазастую голову? Теряюсь в догадках. Однако клянусь: невероятное бегство язя из неволи свершилось на моих глазах. Рожденный плавать, язь от переполнявшей его радости освобождения птицей взлетел тогда в воздух.

Идя домой, в тот день радовался я не улову. Радовался тому, что довелось подглядеть на реке маленькое, но чудное явление, незабываемое до сих пор.

Судаки

Каму я впервые увидел в 1960 году с пристани Чистополя. Мне шел девятнадцатый год, и летом я поехал в Казань поступать в университет. Памятны до сих пор огромные открытые пространства воды, каких я до этого не видал. На пристани я пытался складывать, точнее, сливать вместе речки, подобные нашему Кичую, и все задавался вопросом: «Сколько же их понадобилось?». Теряясь в догадках, я неотрывно глядел на эту голубую под солнцем могучую стихию, качающую многотонные корабли, как скорлупки лесных орехов. Думал и о рыбах: их видах, образе жизни и, конечно, о размерах.

К сожалению, судаки в Кичуе не водились, и о них я практически ничего не знал, даже не видел ни разу. Первого маленького судачка я поймал, живя в Нижнекамске, на Старой Каме. Смешно признаться, но вначале я принял его за крупного ерша и сделал опрометчивый вывод о том, что в большой воде даже ерши и те растут и вытягиваются. Однако не ушел от моего внимания зубастый рот рыбы – верный признак, выдающий хищника.

Изредка стали мне попадаться судачки и покрупнее. Я начал понимать, что это донная рыба и ловить ее лучше всего на утренней или вечерней зорьке. Однако редко приносил я домой в качестве улова более одного судака. И это уже считал некоторым достижением, так как вкусовые качества этой жареной в растительном масле рыбы и почти полное отсутствие мелких косточек в ее мясе (в отличие от костлявого леща) постепенно делали эту рыбу в моем понимании деликатесной и любимой.

Продолжая ездить за рыбкой на велосипеде на Старую Каму, я как-то прислушался к разговору рыбаков о том, что хорошо ловится судак и другая рыба на повороте Камы у Сентяка. Вначале мне показались эти суждения странными, так как на Старой Каме стоит тишина: не ходят пароходы, метеоры и баржи, и к тому же почти не бывает волнения. Я даже недоумевал: почему это здесь рыбе хуже, чем там, где вода практически кипит от движения быстроходных и прочих судов? Однако я упускал из вида очень важные для многих рыб обстоятельства – течение и глубину воды. А они во многих случаях являются решающими при выборе рыбой среды обитания.

Выбрав подходящий воскресный денек, я решил скататься на своем двухколесном коне на заманчивый поворот реки. Приехав, я был поражен огромному количеству рыбаков с закидушками. Такого скопления их я больше никогда и нигде не видел. От самого начала поворота реки, где тогда еще росли три больших тополя (прямо как на Плющихе!) до зарослей ивняка, начинающихся после того, как минует на противоположной стороне Сентяк, пристроиться с закидушками не представлялось возможным. Удрученный, я возвратился домой, не замочив снастей.

Обогащенный таким бесценным опытом, на следующий раз я встал затемно по будильнику и на зорьке приехал к «плющихинским» тополям. Однако рыбаки там уже были. Некоторые там ночевали. Среди ночевавших я узнал Роберта – товарища по работе. Он находился на берегу с племянником и резиновой лодкой. За вечер, ночь и начавшееся утро Роберт почти ничего не поймал. Утомленный и уставший, он охотно потеснился, позволив мне забросить пару закидушек.

Клевало действительно плохо, но я сумел на зорьке подцепить двух маленьких судачков. Когда же солнце поднялось повыше, клев вообще прекратился. Мы с Робертом обсуждали житейские и институтские дела и готовы были смотать удочки. К этому подавали пример и два наших соседа, собирающихся домой. А на место этих соседей пожелал сесть порыбачить красноключинский мужик в годах, но крепкого телосложения. На рыбалку он пришел с внучонком и поджидал, когда собирающиеся домой освободят, видимо, его излюбленное место.

Наконец он размотал две закидушки, сделал насадки и мастерски (палкой!) забросил груз с леской и крючками далеко в Каму. Как и все рыбаки, он повесил на лески колокольчики и стал ждать, снаряжая для внучонка поплавочную удочку. На наше общее удивление, на его закидушке зазвенел колокольчик,