Лукреция покачала головой и тихо простонала:

– Разве это возможно… по своей воле? Санча подалась вперед и обняла ее.

– Лукреция, прошло уже столько времени!

– Три месяца. – Лукреция изобразила жалкое подобие улыбки. – Мы клялись в вечной верности друг другу, а ты хочешь сказать, что три месяца это много…

– Все влюбленные клянутся в вечной верности, – нетерпеливо перебила Санча. – А что это значит? «Мы будем верны друг другу, покуда не кончится наша любовь». Вот предел того, что можно ожидать от любовника.

– У нас все было по-другому.

– Так всегда говорят. Если бы твой Педро был жив, ты бы уже забыла его. Но его убили… сделали из него мученика. Вот почему ты до сих пор помнишь его.

– Я бы все равно помнила его всю жизнь. Что бы ни случилось.

– Лукреция, просто он был твоим первым любовником! Ведь тот мужчина, за которого тебя выдали замуж… Джованни Сфорца. – Санча фыркнула. – Ты никогда не любила его!

– Это правда, – вздохнула Лукреция. – Его я никогда не любила… а теперь, кажется, ненавижу.

– Еще бы, не ненавидеть своего заклятого врага! Его ославили на всю Италию, объявили импотентом! Этого он никогда не простит тебе, Лукреция. Никогда – можешь быть уверена. Вот уж врагам-то не нужны никакие клятвы!

– Я солгала, – сказала Лукреция. – Тот документ я подписала, потому что от меня этого требовали, а я была слаба и не могла сопротивляться. Господь накажет меня за то, что я сделала.

Санча нетерпеливо покачала головой.

– У тебя не было выбора. Разве Его Святейшество и Чезаре не решили, что ты подпишешь нужные им бумаги?

– Мне следовало проявить характер. На брак был свершен… и не раз.

– Тсс! Об этом лучше не говорить вслух. Как бы то ни было, ты развелась – избавилась от этого Сфорца. Ты должна радоваться своему освобождению. И перестать убиваться. Педро мертв; его уже ничто не вернет – все, что с ним связано, осталось в прошлом. Учись забывать, Лукреция. Да, он был твоей первой любовью, и ты до сих пор помнишь о нем. Но когда ты узнаешь еще с десяток-другой любовников, уверяю тебя, ты с трудом будешь вспоминать, как он выглядел.

– Санча! С твоим богатым жизненным опытом ты забываешь о многом – например, о том, что у нас родился ребенок.

– За ребенка не следует переживать. Он в надежных руках.

– Ты не понимаешь, да? Где-то живет бедное, несчастное дитя… мое дитя. Какая-то чужая женщина вскармливает его и укачивает, когда оно плачет. Это мой ребенок… мой сын – а ты просишь, чтобы я забыла его!

– Лукреция, тебе нельзя было иметь ребенка. – Санча вдруг рассмеялась. – Прости, ничего не смогла поделать с собой. Я представила, как ты стоишь перед всеми этими важными особами и уверяешь их, что ваш брак не свершен, а в результате у вас рождается ребенок – и рождается ровно через три месяца после того, как ты торжественно поклялась в своей целомудренности… Я подумала, что даже Непорочная Дева не смогла бы разрешиться от бремени в такой короткий срок.

– Пожалуйста, не надо, Санча. Я не вынесу этих разговоров.

– Дорогая сестра, просто ты еще молода и слишком глубоко переживаешь житейские неурядицы. Говорю тебе, когда приедет мой брат, все будет по-другому. Ох, ну почему он еще не в Риме? А знаешь что, Лукреция? Я больше не буду утомлять тебя рассказами о его бесчисленных добродетелях и о том, как мы дружили в детстве. Скажу-ка я тебе кое-что другое. Это касается меня. Я собираюсь развестись с Гоффредо.

– Это невозможно. Санча улыбнулась.

– И все-таки я разведусь с ним. Вот о чем я хотела тебе сказать – потому-то и прогнала служанок. Пока что им не следует знать об этом.

– Бедный Гоффредо. Он боготворит тебя.

– О его будущем позаботятся, а сам он с радостью передаст меня в руки моего нового супруга.

– Каким образом?

– Моим супругом станет человек, перед которым он преклоняется, – Чезаре.

– Это невозможно, – повторила Лукреция.

– А если этого пожелают Его Святейшество и Чезаре?

– Чезаре уже давно собирается оставить церковь – только Папа удерживает его от такого шага.

Санча придвинулась к Лукреции и прошептала:

– Ты не знаешь, кто сейчас принимает решения? Лукреция промолчала. Санча добилась того, чего хотела – отвлекла ее мысли от случившегося с ней несчастья.

– Я часто замечала, – продолжила Санча, – как Его Святейшество во всем уступает Чезаре – из всех сил старается угодить ему. Кажется, Чезаре пользуется такой любовью, какой не знал даже Джованни Борджа. Неужели ты сама не замечала этого?.. Ну так вот. Твоему брату Чезаре нужна супруга – а какая же супруга ему желанней, чем я?

Санча застенчиво улыбнулась и опустила глаза. Глядя на нее, нетрудно было догадаться, что она сейчас думала о том, как будет ублажать своего Чезаре – самого могущественного человека в Риме и единственного мужчину, достойного стать ее супругом.

– Ты хочешь сказать, – вздрогнула Лукреция, – что они уже договорились о чем-то?

Санча кивнула.

– Но мой отец всегда желал, чтобы папское кресло досталось одному из его сыновей.

– Ну, на это существует Гоффредо.

Лукреции стало не по себе. Она слишком хорошо знала их – как знала и то, что именно ее брат и отец были убийцами ее любовника.

Санча потянулась, как кошка, нежащаяся в лучах мартовского солнца. Она томилась ожиданием новых, еще неизведанных наслаждений.

А Лукреция вновь задрожала – от страха за свое будущее.

В своих апартаментах в Ватикане Папа Римский принимал сына Чезаре. Когда слуги раскланялись, Александр положил руку ему на плечо и, внимательно посмотрев в глаза, тихо произнес:

– Чадо мое, спешу порадовать тебя. Кажется, наша с тобой небольшая затея удалась на славу.

Чезаре улыбнулся, и у Папы потеплело на сердце. После смерти Джованни он стал с удвоенным вниманием относиться к своему второму сыну. И хотя прежде Александр души не чаял в Джованни – мало того, знал, кто был его убийцей, – этому сыну досталась вся отцовская любовь и сопутствующие ей почести, что некогда принадлежали его брату.

Посторонние не переставали удивляться тем загадочным узам, которые связывали всех Борджа. Что бы ни содеял какой-либо член этой семьи, какое бы зло ни причинил другому, связь между ними не ослабевала. Их всегда соединяли такие сильные чувства – как правило, любовь, если не считать случая с Джованни и Чезаре, которые ненавидели друг друга, – что все остальное отступало на задний план, вытеснялось более важным и существенным.

Тем не менее Александр с затаенной опаской вглядывался в лицо сына, слывшего самым порочным человеком Италии. Чезаре был замечательно красив – как и все дети Папы, – и у него были такие же золотистые волосы, как у Гоффредо. Где бы он ни появился, его всюду выделяли благородная осанка и великолепные манеры; правда, сейчас его холеную кожу покрывали мелкие, чуть заметные красные пятна – последствия перенесенного французского недуга.