– Ну что? – со свежей интонацией громко спросил он. – Ты готов?

«Он боится прослушки», – понял я и, не думая больше о последствиях, не мучаясь вопросом, правильно ли я понял его мутные намеки, на одном дыхании произнес:

– Конечно, готов! А когда я отказывался послужить Родине?

По лицу полковника пробежала едва уловимая тень.

Кажется, я сказал что-то не то.

– Ну и замечательно, – пробормотал Кондратьев и ускоренной походкой двинулся к выходу из парка. – Замечательно…

Я поспешил за ним. Дождь усиливался. Теперь мои мысли были заняты вопросом, как я расскажу Миле о предстоящей «рыбалке». Дело в том, что завтра мы собирались на банкет в честь пятидесятилетия ее старшего брата Сергея. Уже подарок купили – какую-то нереальную космическую электрогитару, сверкающую лаком и неоновыми огнями. Миле придется идти одной.

Я заметил, что Кондратьев, идущий впереди меня, что-то нервно ищет в карманах, как будто сигареты. Но он никогда не курил.

– Замечательно, – бормотал он. – В шесть вечера за тобой заедет машина. «Хёндэ Туксан», номер – две шестерки девять. Твои бойцы уже ждут тебя в Чкаловском…

Он на ходу расстегивал верхние пуговицы плаща. Сунул руку в нагрудный карман… Я шел чуть сзади и не видел, что он оттуда достал. Ссутулил плечи, опустил голову… Казалось, что он, не останавливаясь, пытается собрать кубик Рубика.

На выходе из парка он резко остановился, повернулся ко мне. Я едва сдержал эмоции. Кондратьев смотрел на меня жестко и решительно.

– До встречи! – произнес он, протягивая мне руку. – Желаю удачи!

Пожимая его сухую, широкую ладонь, я почувствовал в ней скомканный обрывок бумаги. Принял его и сжал в кулаке. Что за конспирация?! Первый раз полковник так странно себя ведет!

Я не стал провожать его взглядом – так меня учил расставаться Кондратьев, – сразу повернулся и пошел в обратную сторону. Свернул с главной аллеи в сторону и зашел в парковый туалет. Там, в одиночестве, в тишине, у писсуара, я развернул листок, вырванный из записной книжки:

«Ни в коем случае не вылетай».

О-па! Все круто меняется!

Мне надо было некоторое время, чтобы прийти в себя и сообразить, что же мне теперь делать.

Я брел по улицам, не слишком заботясь о том, в какую сторону направляюсь. Первый раз я видел Кондратьева, над которым довлела некая более могущественная, чем он сам, сила. Он ее боялся, он не мог говорить со мной открытым текстом, предполагая, что в его одежде спрятано подслушивающее устройство. Он очень не хотел, чтобы я согласился на командировку в Афган, но не мог произнести это вслух. Он пытался подать мне знаки, но при этом опасался, что те, кто его прослушивают, догадаются о его двойной игре. И ничего не нашел лучшего, как написать мне записку.

Для опытного разведчика это был явный и непростительный ляп. Увидеть, что человек пишет на ходу записку, можно с километра при помощи обыкновенного бинокля. Но Кондратьев пошел на этот ляп сознательно, так как не видел другой возможности предупредить меня. Я бы сказал, это был шаг отчаяния. Это случилось почти спонтанно. Кондратьев внезапно заподозрил слежку за собой. Почему? Ему показался подозрительным бегущий по аллее старик?

Мила не звонила. ФСБ невольно выдрессировало и ее через меня. Когда я уходил на встречу с Кондратьевым, она не смела звонить мне и терпеливо ждала моего возвращения столько, сколько было нужно. Впрочем, я никогда подолгу не общался с полковником. А в этот раз наша встреча заняла всего-то минут пять-семь.

– Извините!

Молодой человек с раскрытым зонтиком задел меня плечом, извинился и тотчас затерялся в людской толпе. Я брел по бульвару, где в этот час всегда было многолюдно. Я стоял посреди тротуара, пытаясь высмотреть того, кто меня толкнул. Ну, Андрюха, ты уж совсем стал подозрительным, хуже Кондратьева!

Меня толкали, я всем мешал. Нормальная жизнь, нормальные люди. Я с перепугу начал строить мрачные догадки. Да кто его знает, какие интриги плетутся в недрах Конторы! Может быть, теперь прослушивается каждый фээсбэшник, когда он общается с партнерами. Так сказать, для контроля и для предупреждения развития коррупции в светлых рядах самой могущественной организации. И Кондратьев, зная об этом, вроде как убеждал меня согласиться, а на самом деле искренне советовал отказаться от этой авантюры. Скорее всего, операция слишком опасна, а сумму обещанного гонорара следует разделить на десять… Значит, никуда я не лечу, а иду завтра на юбилей Сереги!

Теперь я осознанно осмотрелся вокруг, чтобы точнее сориентироваться – куда это я забрел? Я стоял посреди бульвара, одним торцом примыкающего к парку. Недалеко пестрел всеми цветами радуги стеклянный киоск, торгующий цветами. Что ж, заодно можно купить букет, чтобы завтра с утра не париться. Я только сделал шаг в сторону киоска, как вдруг увидел Кондратьева. Полковник двигался по тротуару метрах в пятидесяти от меня; шел он медленно, сунув обе руки в карманы плаща и не обходя луж. На бульваре парковка автомобилей была запрещена, и Кондратьев, скорее всего, шел на перпендикулярную улицу, к супермаркету, рядом с которым наверняка была припаркована его машина. Он вряд ли знал, что я здесь, а я, конечно, вовсе не собирался снова попадаться ему на глаза.

Я сбавил темп, чтобы не приближаться к полковнику, и с деланой озабоченностью смотрел в сторону, где группа подростков прыгала по ступеням на скейтбордах.

И вдруг я услышал пронзительный свист тормозов и почти одновременно – два выразительных щелчка.

Эти щелчки я безошибочно отличу от тысячи других похожих звуков: от удара хлыста, от падения кирпича, от пощечины, от автомобильных столкновений. Это были выстрелы из пистолета – резкие, чуть протяжные, чуть оглушающие, с коротким дворовым эхом.

Обернувшись, я увидел, что Кондратьев лежит на мокром тротуаре лицом вниз. Одну руку он откинул в сторону, вторую придавил телом, будто в последнее мгновение пытался сунуть ее в наплечную кобуру и вытащить пистолет.

Темная машина выехала на перекресток и, не снижая темпа, свернула на боковую дорогу.

Где-то недалеко истошно закричала женщина. Подростки замерли, глядя на лежащего в луже человека. Кто-то громко, быстро говорил и махал рукой в ту сторону, где скрылась темная машина.

Я почувствовал, как у меня охватило жаром ноги. Так всегда у меня бывает перед боем.

Рядом с Кондратьевым стали скапливаться люди. Пожилой мужчина присел перед ним на корточки. Движения его были точные и осмысленные. Наверное, врач. Перевернул тело на спину. Прижал ладонь к сонной артерии. Приподнял веко. Выпрямился, покачал головой.

Я сжимал кулаки. Тупые рефлексы вынуждали меня готовить к бою оружие, но оружия не было. Благоразумие удерживало от того, чтобы кинуться к лежащему на асфальте полковнику. Я медленно пятился, скрываясь за спинами людей, которых повсюду становилось все больше.