В тот год мне пришлось немало скитаться по больницам, я пропустил две с половиной четверти в школе и появился на занятиях только в конце февраля, когда вьюги поутратили пыл и готовы были сдаться наступающему марту. Вначале больничный быт вызывал во мне только стойкую неприязнь, но, постепенно, я привык к ласковым докторам и научился не бояться медсестер с их вкрутую прокипяченными шприцами и тупыми иглами. Ласка и забота, которыми окружили меня вначале деревенские, а потом и районные врачи, оказались именно теми вещами, которых мне так не хватало в жизни. Редкие приходы матери не приносили мне никакой радости, мало того, я желал, чтобы она побыстрее оставила меня с моими новыми друзьями - сестричками Танями и врачами теть Верами. Я изучил все уголки в детских отделениях, а иногда, даже совершал дальние вылазки на заплеванные лестничные пролеты, соединяющие взрослые блоки. Я научился капризничать и притворяться, изучил симптомы своих болячек и, благодаря этому провалялся на больничной койке лишний месяц. Потом я очень долго не мог привыкнуть к тому, что рядом нет поста, и никто не примчится ко мне по первому зову. До сих пор я люблю болеть, мне нравится ходить по больницам, и мой сотовый телефон забит номерами докторов различных специализаций. Я не люблю посещать только окулиста, потому что до сих пор не вижу синий цвет. В детстве мне это не мешало, я не обращал внимания на отсутствие синевы в окружающем мире, но теперь это сильно напрягает, если честно, то я по этому поводу комплексую.

Мой дальтонизм обнаружился случайно, на медкомиссии после школы. Синий цвет к тому времени я полностью забыл, а когда вспомнил, мне стало очень тоскливо.

Воспоминания прервал звук открывающейся двери. Но пришли не за мной. Наоборот, в камере появилось пополнение. В дверь втолкнули парня лет двадцати в спортивном костюме и грязных кроссовках. Он бросил на меня взгляд бультерьера и шарнирной походкой, выставив руку так, чтобы я мог видеть золотую печатку, прошел к свободному топчану. Когда дверь захлопнулась, парень спросил:

- По какой статье?

Так как в помещении мы были одни, я ответил:

- Не знаю. В статьях и уголовном кодексе не разбираюсь.

- Что тебе мусора шьют?

- Подозревают в убийстве.

- Кого ты завалил? - с уважением спросил мой новый сосед.

- Пока не знаю.

- За что?

Я внимательно посмотрел на сокамерника и сделал вывод, что ни каких положительных эмоций он у меня не вызывает.

- За то, что он задавал много глупых вопросов, - ответил я и отвернулся к стене.

Парень заткнулся, больше я не услышал от него ни слова. Он лег, ни разу не пошевелился и вроде даже перестал дышать.

Почему я не могу вспомнить ничего хорошего в своей жизни? Почему всегда вспоминается только плохое? Ведь оно было, это ощущение счастья, чудные мгновения, за которые не грех отдать жизнь. А может не было? Страх прошел, осталось любопытство.

И я наконец-то смог сосредоточиться на вчерашнем дне. Когда я был свободен, но совершенно не ценил это. И когда кого-то убили.

Проезжая по мосту, я бросил взгляд на реку и впервые заметил, что начался ледоход. Зима свела счеты с жизнью, она вскрыла вены, осознав, наконец, неизбежность весны. По серой воде плыли желтоватые льдины, на берегу из-под снега проступала земля, у машин и предметов появились тени, а прохожие с удовольствием жмурили глаза от яркого солнца. Над городом взорвался огромный кусок сыра и его мельчайшие кусочки, смешавшись с талой водой и грязью, разбившись на молекулы и атомы, заполнили желтизной дымящийся пейзаж, осев на ветвях деревьев, телефонных проводах и выцветших предвыборных плакатах.

Если солнце становится похожим на сыр, значит, в битве с желудком голова опять проиграла, давным-давно пора набить его чем-нибудь подходящим, а мне все некогда.

Мой «москвич» - фургон до верху набит водкой. Двадцать пять ящиков или пятьсот бутылок. Каждые два - три дня, чередуясь, мы, с моим напарником, Сергеем Тихоновым, совершали рейс по одному и тому же маршруту, от Зареченских баз в город, с одним и тем же грузом. Сбоев в этом деле мы не допускали: водка - это святое. Она составляла пятьдесят процентов от всего нашего оборота и приносила сорок процентов дохода, причем дохода стабильного, когда дневную выручку можно планировать с точностью до тысячи.

Как это часто бывает прибыль основана на чьем-то горе. За три года торговли наши продавцы стали узнавать в лицо всех местных алкашей. Четверо из них за это время умерли от перепоя. Что поделать… Мы относились к этому по-философски и успокаивали себя тем, что наша водка настоящая, а не какое-нибудь ядовитое палево.

Водчонка - груз нежный. Особенно это чувствовалось сегодня, когда вся партия с длинным горлом пришла в раритетных алюминиевых ящиках, в которых когда-то возили молочные бутылки. С такой дремучей древностью приходится сталкиваться все реже и реже, но, если уж попадаешь, то мало того, что звенишь на два квартала вперед, но и рискуешь не досчитаться трех - четырех бутылок, если будешь ехать со скоростью больше шестидесяти.

На углу Чернышевского и Революционной, уступив дорогу самоуверенной «Тойоте» преклонного возраста, я аккуратно въехал на пешеходную часть тротуара, развернулся около тополя и поставил машину перед нашим самым большим киоском, именуемым в журналах учета «первым» или «угловым».

Продавщицу зовут Валя, двадцать восемь лет, разведенка, сыну - шесть. Все как обычно, в нашем городе проблем с кадрами нет. У всех одна и та же история: муж - алкаш, на заводе денег не платят, попала под сокращение. Самый лучший контингент. Полгода без мяса, а тут живые деньги раз в неделю на руки. За такое счастье они все по началу готовы были нам с Серегой задницы целовать. Правда, чувство благодарности проходило почему-то на удивление быстро.

Когда я вышел из машины, Валька уже стояла на пороге, открыв мне дверь. Она была одета в серый вязаный свитер, джинсы и старые, в заплатках, сапоги « дутыши».

- Привет, - Она старалась держаться как ровня, но все - таки чуть-чуть заискивала. - Наконец-то. Я совсем пустая.

- Что, совсем ничего? - Я занес первый ящик и поставил его на заранее приготовленное место.

- Пара пузырей.

- Хорошо. Сколько тебе оставить? Она подумала.

- Когда следующий завоз?

- В воскресенье вечером или в понедельник утром.

- Тогда девять.

- Хорошо.

Я составил восемь ящиков в углу у самого входа в два ряда, а девятый занес под кассу.

- Когда тару заберете? - спросила Валя, после того как я закрыл машину и вошел внутрь.

- Завтра.

- Ну, Коля, имейте совесть. Каждый раз завтра. Развернуться ведь негде. Сторожам ночью даже ноги вытянуть невозможно. Они выносят ящики на улицу. А если упрут? Кто будет виноват?