— Макароны с сыром, — говорит он.

— Ням-ням, — говорит она отстраненно и осторожно, умело притворяясь довольной. — С томатным соусом?

— Нет, — отвечает он, — соуса не было.

Дженет скрипит большим пальцем по кухонному столу. И еще раз.

— А мама отдыхает? — спрашивает она.

— Да, — говорит Нат. Потом, глупо: — Я отнес ей чашку чаю.

Он закладывает одну руку за спину, опирается на кухонный стол. Они оба знают, о чем нельзя говорить.

— Ну хорошо, — говорит Дженет голосом маленькой взрослой, — до скорого свидания. — Она поворачивается и выходит через кухонную дверь.

Нату хочется что-нибудь сделать, что-то совершить, кулаком пробить окно в кухне. Но стекло снаружи затянуто сеткой. Не разгуляешься. Что ни сделай теперь, все нелепо. Разбив окно, не сравнишься с тем, кто выстрелом разнес себе голову. Загнан в угол. Даже продумай она все заранее, у нее и то не получилось бы лучше.

Пятница, 29 октября 1976 года

Леся

Леся блуждает в доисторической эпохе. Под солнцем, оранжевее, чем ее собственное, среди болотистой равнины, пышно заросшей толстостебельными плаунами, гигантскими папоротниками, — пасется стадо бронированных стегозавров. С краю, под защитой стада, но отдельно от него, — несколько камптозавров, они изящнее и чуть повыше. Осторожные, пугливые, они время от времени задирают маленькие головы и встают на задние ноги, нюхая воздух. Они первые поднимут тревогу, если рядом опасность. Ближе стая некрупных птерозавров планирует с одного древовидного папоротника на другой. Леся притаилась на одном из деревьев, в самом верхнем веере листвы, и смотрит в бинокль — блаженная, непричастная наблюдательница. Динозавры ею совершенно не интересуются. Даже если они увидят ее или унюхают, все равно не заметят. Она до того чужда им, что они не смогут выделить ее из фона. Аборигены, увидев корабли Кука, не обратили на них внимания, зная, что таких вещей не бывает. Это ничем не хуже невидимости.

Леся понимает, что, если вдуматься, не всякий захочет отдыхать душой на таких фантазиях. Но она отдыхает именно так; особенно потому, что своевольно нарушает любую официальную доктрину палеонтологии, какую захочет. В рабочее время она зоркий, объективный и грамотный исследователь, но для нее это лишь еще одна причина позволять себе всяческие вольности в болотах юрского периода. Она смешивает эпохи, добавляет красок; почему бы стегозаврам не быть цвета «синий металлик» в красно-желтую крапинку, а не тусклых серо-бурых тонов, как считают специалисты? Она ведь тоже в некотором роде специалист. На боках камптозавров появляются и исчезают пастельные полосы: красновато-розовый, фиолетовый, светло-розовый, — выражая эмоции; так расширяются и сокращаются хроматофоры у осьминогов. Только после смерти камптозавры сереют.

И вообще это похоже на правду; Леся знает, как причудливо окрашены некоторые экзотические ящерицы, не говоря уже о вариациях цвета у млекопитающих — взять хоть зады мандрилов. Эти диковинные свойства были ведь от кого-то унаследованы.

Леся понимает, что впадает в детство. Это часто бывает с ней в последнее время. Она фантазировала так, когда была еще ребенком, подростком, а потом эти мечты получили отставку, их место заняли другие. Люди сменили динозавров у нее в мыслях, как некогда на Земле, в другой геологической эпохе; но оказалось, что думать о мужчинах — слишком неблагодарное занятие. Правда, в этом отношении ее жизнь, кажется, наладилась. Уладилась; как улаживают дело в суде. В данный момент под мужчинами подразумевается Уильям. Уильям считает, что они хорошо поладили. Он не видит причины что-то менять. Леся, если вдуматься, тоже. Вот только она не может грезить о Уильяме, хоть и пытается; и она уже не помнит, о чем грезила, когда еще могла грезить. Ей кажется, что Уильям и грезы — понятия несовместимые. Этот факт не имеет для нее никакого значения.

В доисторической эпохе нет мужчин, вообще нет никаких людей, разве что иногда попадется одинокий наблюдатель вроде нее, турист или беженец, сидит на своем личном папоротнике со своим биноклем и в чужие дела не лезет.

Звонит телефон, и Леся подскакивает. Она распахивает глаза, вскидывает руку с кружкой, будто защищаясь. Леся всегда предупреждает друзей, что она из тех, кто пугается внезапного шума. Она ощущает себя робким травоядным созданием. Она дергается, если кто-то подходит к ней со спины, если засвистит охранник в метро, даже если она знает заранее, что за спиной кто-то есть или что сейчас будут свистеть. Некоторые друзья считают это милой причудой, но Лесе известно, что многих это просто раздражает.

Она не любит раздражать, поэтому старается контролировать себя, даже когда никого нет рядом. Она ставит кофейную кружку на стол — лужу кофе можно вытереть и потом, — и идет к телефону. Она не знает, кто это может быть или кого ей хочется услышать. Она понимает, что это не одно и то же.

Когда она берет трубку, соединение уже произошло. В телефоне шум — городской шум, он отражается от стеклянных стен, разбивается о бетонные утесы, на которые она сейчас смотрит, в которых сама живет. Скалы — мой приют. Скалолазка. Четырнадцатый уровень.

Леся с минуту вслушивается в шум, как в чей-то голос. Потом кладет трубку. Во всяком случае, это не Уильям. Он никогда не звонит ей просто так, всегда — с целью что-нибудь сообщить, всегда с каким-нибудь делом. Я сейчас приду. Встретимся возле. Я не успею к. Давай пойдем в. А потом, когда они начали жить вместе: я приду домой около. А в последнее время: я приду не раньше. Лесю не беспокоит его отсутствие; это значит, думает она, что их отношения — отношения зрелых людей. Она знает, что он работает над важным проектом. Переработка сточных вод. Она уважает его работу. Каждый из них всегда клялся, что не будет стеснять свободу другого.

Это уже третий раз. Два раза на прошлой неделе и вот сейчас. Сегодня утром она упомянула об этих звонках в разговоре с девушками на работе, с женщинами у себя на работе, обнажила зубы в краткой улыбке, показывая, что звонки ее не беспокоят, и быстро прикрыла рот ладонью. Она считает, что у нее зубы слишком большие; что она с этими зубами всегда будто голодная или похожа на скелет.

Там была Элизабет Шенхоф, в кафетерии, куда они всегда отправляются в половине одиннадцатого, если в этот день не слишком много работы. Она из отдела Особых Проектов. Леся часто видит ее, потому что окаменелости популярны в Музее, и Элизабет любит их использовать. И вот сейчас она подошла к их столу — попросить у Леси материалов для новой выставки. Элизабет хочет объединить разные мелкие находки, обнаруженные на канадской территории, с природными объектами из тех же географических областей. Она назвала это «Артефакты и окружающая среда». Хочет выставить чучела животных, капканы и орудия первопроходцев и немного окаменелостей для придания атмосферы.

— Наша земля — древняя, — говорит она. — Мы хотим, чтобы люди это почувствовали.

Леся не любит таких разносортных экспозиций, хотя и понимает, что они нужны. Широкая публика. Но все же это — чрезмерное упрощение, и Леся внутренне протестует, когда Элизабет своим компетентным материнским тоном спрашивает, не могла бы Леся найти у себя какие-нибудь интересные окаменелости. Разве не все окаменелости интересны? Леся вежливо обещает поискать.