– Он судил по оружию. Его там не оказалось. Парни, которые вышибают себе мозги, обычно не прячут пистолеты после содеянного. Будет репортаж в «Новостях», а может, уже прошел.

– Итак, это было…

– Да. Слово на букву «у». Убийство.

Убийство. Я повесила трубку и прошла по говорившему о том, что его хозяин мужчина, достойному звания произведения искусства, черно-серому пентхаусу, мои каблуки громко стучали в пустых комнатах. «Дэвид убит, Дэвид убит», – чеканили они, пока я не вышла на лестничную площадку и не заперла за собой дверь на два оборота.

Рекс и Триша недавно поженились и жили в Шерман-Окс, в двадцати минутах к северу от Уэствуда, если на дороге нет пробок. Но пробки почти всегда были. Интересно, каково жить в месте, где «если нету пробок» не встречаются в каждом предложении, когда речь идет о пространстве и времени, где знание коротких и объездных путей не насущно необходимо для выживания? В Лос-Анджелесе вместо погоды люди болтают о дорожном движении. Дэвид, к примеру, считал делом чести добираться от собственного дома до телестудии, где работал, не более чем за шесть минут. Я родилась и росла здесь, но никогда не любила водить машину. В своих мечтах я жила в городе тротуаров.

Движение было умеренным, то есть четыреста пятое шоссе двигалось, хотя и со скоростью бегуна трусцой средних лет. Парковщик открыл дверцу моей машины и смотрел, как я медленно из нее выбираюсь: каблуки у меня высокие, ноги длинные, а моя старая «интегра» приземиста. Парковщик – обычная примета любого сборища в некоторых районах, на котором присутствуют более дюжины, и говорящая о том, что вам предложат не только сырные шарики и крекеры. То, на чем вы приехали, может повлиять на мнение о вас.

– Уолли! Ты выключила мобильный? Я целый час пытаюсь до тебя дозвониться! – Это Фредрик, еще одна моя лучшая подруга; она махала мне с противоположной стороны подъездной дорожки.

– Bay! – отозвалась я. – Посмотри на себя. Ты выглядишь…

Фредрик красовалась в многослойном одеянии из полупрозрачной ткани и с тюрбаном на голове.

– …как африканец, – подхватила она. – Но почему ты вырядилась монахиней?

– Эту блузку мы покупали вместе с тобой. Именно ты уговорила меня сделать это.

– А, тогда ладно. – Она погладила меня по волосам, словно я ее ребенок, затем расстегнула на моей блузке несколько пуговиц, чтобы видна была ложбинка между грудями. А поскольку грудью я не обделена, ложбинка была глубокой. – Так-то лучше. Это же не водолазка! А где Саймон?

– Работает.

– Это не должно мешать вечеринкам. Вы оба находитесь на стадии дофаминов. Новая любовь, у вас бушуют гормоны – вам надо как можно больше бывать вместе.

– Мы так и делаем. – Я понизила голос. – Ты слышала о Дэвиде Зетракисе?

– То, что он умер? – не сбавляя тона, уточнила Фредрик. – Что у него был рак легких и он застрелился, испугавшись химиотерапии?

– Я слышала, у него был рак поджелудочной железы, – сказала я. – И он не покончил жизнь самоубийством. Его убили.

– Откуда такие сведения? Рак легких. Он курил лечебную марихуану словно маньяк. Но я слышала, что курил он еще до болезни, причем марихуана была самой обыкновенной. Он делал это, когда вы с ним встречались? Джо говорит, что курил. Она и Эллиот еще не приехали. Светским людям положено опаздывать.

Мы подошли к невероятно большим двойным дверям особняка, сейчас открытым, чтобы просматривался холл, утопающий в свете свечей, и я моментально отвлеклась от мыслей о Дэвиде.

У меня имелся собственнический интерес к дому Рекса и Триши, я видела, как его достраивали, и не была готова к тому, что теперь он выглядит совершенно иначе, заполненный не малярами, а совсем другими людьми. Мебели было мало, поскольку Рекс и Триша лишь недавно вернулись с Гавайев, где провели медовый месяц. В гостиной доминировало пианино, отполированное до такого блеска, что, глядя в него, можно было подкрасить губы. Одетый в смокинг пианист играл главную тему фильма «Крестный отец». Одетые в смокинги официанты мелькали между гостями, предлагая закуски. Мы с Фредрик последовали на кухню за подносом с помидорами-черри, завернутыми в ветчину.

– Здесь все говорят о Дэвиде, – заметила Фредрик. – Большая мыльная толпа.

Дэвид был продюсером мыльной оперы «Под конец дня», которую я пыталась смотреть, когда встречалась с ним, к тому же в ней играла Джо. Но у меня никогда не было интереса к мылу, и в конце концов я бросила это занятие, после того как Джо призналась, что она сама на себя не смотрит. Дэвид начинал как актер, затем поставил несколько серий, а спустя какое-то время перестал играть и стал продюсером. Это не было обычной карьерой, равно как и уникальной. Актер-режиссер-продюсер: Дэвид был, как говорят в Голливуде, многогранником.

Мы нашли Рекса, хозяина, и тот заключил меня в медвежьи объятия. Здоровенный, высокий, как Саймон, общительный переселенец из Техаса. Затем он обнял Фредрик, сдвинув набок ее тюрбан, и потому не видел, как я пялюсь на стены.

Я провела на этой кухне несколько недель, расписывая ее лягушками. Теперь стены были белыми. Кто-то закрасил мою работу.

Я почувствовала себя больной и схватилась за черную гранитную столешницу, гадая, может ли меня вырвать прямо на стоящий передо мной поднос с картофельными оладьями и икрой. Рекс и Триша заплатили мне за лягушек, а затем замазали их белой краской. Нужно вернуть деньги. Сейчас я уйду, а утром пошлю им милую записку, приложив к ней чек. Я собиралась вцепиться во Фредрик и объяснить, почему мне нужно идти, прежде чем она поднимет глаза и спросит: «А где же чертовы лягушки?» – но тут парень в бейсболке сунул мне в руку стеклянную кружку.

– Грэг.

– Прошу прощения? – удивилась я.

– Грэг. Осторожно, он горячий.

– Вы имеете в виду грог?

– Да, наверное. Триша сказала, его все должны попробовать. – Он показал на невероятно большую посудину с пуншем: – Хотите того, что там плавает?

– А что это?

Парень пожал плечами:

– Чернослив с чем-то. Триша сама делала. Ну, так она сказала. Возможно, имела в виду, что этим занимался кто-то из слуг. – Я взглянула ему в лицо. Парнишка был совсем молод – не больше двадцати – и невероятно хорош собой. Должно быть, снимается в мыльных операх. Триша сама в них играет. Наверное, все здесь, кроме меня и Фредрик, имеют к ним отношение.

Не успела я попробовать напиток, как меня охватила волна «Опиума». Две тонких руки, звенящие браслетами на запястьях, обвились вокруг моей талии, и я оказалась в объятиях совершенно незнакомой мне женщины – маленькой, худой, сильно надушенной, обвешанной украшениями.

– Уолли! – воскликнула она мелодичным голосом. – Скажи мне, ведь ты Уолли?!

– Я Уолли, – послушно подтвердила я.

– Уолли, моя лягушечка! Это я. Триша. Твой патрон. – Она продолжала держать меня, но вытянула руки, словно говоря: «Дай, я погляжу на тебя». – Ой, да ты высокая! – Она бросила взгляд на мои ноги. – А, каблуки, но все равно. В тебе, должно быть, шесть футов, не меньше. Я права? Ее рост не меньше шести футов, правда, Трей?