В течение двух коротких часов мы объезжаем все пять больниц района, где находим лишь два адреса без имен и фамилий, откуда обращались с огнестрельными ранениями. Перекур старательно переписывает обе строчки в свой блокнот и тут же передает их по рации в штаб комендатуры. Остальное — уже не наша забота. Дело сделано, можно расслабиться.

Пока мы ездили по больницам, внезапно куда-то пропал гаишник. И вот его машина пересекает нам дорогу уже у самой комендатуры. Довольный, он открывает заднюю дверцу и представляет нам двух видавших виды девиц тридцатилетнего возраста. У одной нет передних зубов. Профессиональный признак.

В одном из опустевших дворов, разложив на траве хлеб и маринованные огурцы, гаишник с Перекуром осушают бутылку водки. Дамы, обойденные нашим вниманием, просят налить и им. Одна спрашивает меня, почему не пью. Не собираясь вдаваться в подробности, что пью раз-два в год и до поросячьего визга, я говорю ей, мол, болен неизвестной венерической болезнью, а сейчас лечусь. Мужики быстро понимают шутку и тихо хихикают, глядя, как «зубатая» отодвигается от меня на безопасное расстояние.

Сочная зелень майских садов бухнет над нами своими спелыми соками. Она обматывает листьями и поднимающимися от земли лианами гнилые провалы заборов, упавшие стены домов. Невообразимый хаос царит в этих дворах, и кажется, что слепое, жестокое равнодушие смерти капает в пропитанный молчанием воздух. Вчера здесь была война.

Водка заканчивается, и гаишник отвозит меня в отдел, а Перегара в комендатуру. Общий уговор — сейчас перерыв на обед, после которого якобы будем работать еще весь день.

В отделе я скромно закрываюсь в своей комнатенке на четверых человек, выпиваю вчерашний суп и, раздевшись до трусов, ложусь спать.

Пришедший со двора русский участковый Сквозняк, сорокалетний мужик, получивший свою кличку из-за привычки без стука открывать любую дверь, участливо меня спрашивает:

— Сколько за сегодня убил боевиков?

Оторвав лицо от подушки, я оправдываюсь:

— Да ни одного… Некогда было…

Сквозняк приставляет к стене автомат, садится на кровать:

— Напрасно. По плану сегодня надо было двух. Стыдно.

В феврале по приезду в этот отдел, в день, когда я впервые вышел здесь на работу, мне пришлось лицезреть утреннюю планерку своего нового начальника, чеченца Тамерлана. Тот, давясь от собственной хрипы, срывая голос, орал на нас:

— Чтобы сегодня каждый участковый к вечеру задержал и обезоружил бандгруппу на своем участке, иначе можете не приходить с работы!

Слабое подобие большого беспокойства закралось тогда в мое мятежное сердце. А рассуждал я примерно так: если каждый день я буду задерживать и обезоруживать по бандгруппе, то вряд ли проживу здесь и неделю. Это и то тот максимум, на который совсем не приходится рассчитывать.

Вечером перед подведением итогов работы, я настойчиво спрашивал местных чеченских участковых, обезвредили ли они хотя бы одну бандгруппу, на что те только смеялись и советовали не принимать слова Тамерлана близко к сердцу.

Гроза нового рабочего дня обходит меня стороной. Ни на какой блокпост, ни куда-то еще не направляют. Я собираюсь немного покрутиться во дворе для видимости собственной занятости, после чего исчезнуть под простынями своей кровати. Но в мои планы вмешивается заместитель Тамерлана Рамзес Безобразный, личность которого заслуживает более подробного описания.

Появился он у нас в начале марта откуда-то из Калмыкии, по национальности чеченец. С первого же дня Безобразный начал пить из нас кровь. Только за два месяца пребывания Рамзес успел нахватать себе сразу несколько поганых кличек: Дымоход (всегда грязный), Чумаход (потому же поводу), Карлсон (внешнее физическое сходство: толст, короткорук, коротконог) и, наконец, Рамзес (в честь одного египетского фараона, любителя строить пирамиды, чем, по прочным слухам, занимался в свое время в Калмыкии и наш герой) Безобразный — коронная погремуха, придуманная Ахиллесом, а затем распространенная мною по всему отделу. За Безобразного Рамзес всегда злился, и каждый раз пытался выявить, кто же назвал его таким неуклюжим именем. А однажды перед строем решил доискаться правды:

— Пусть он, если это мужик, выйдет перед строем и всем скажет: «Это я назвал тебя Безобразным!»

Говорил он по-чеченски, и я понял только то, что Дымоход сильно чем-то возмущен, на что стал тыкать в спины местным, пытаясь дознаться, о чем это Безобразный так разоряется. Но те со смехом цыкали на меня и обещали все рассказать после. Рамзес ушел, а чеченцы продолжали смеяться, показывая на меня пальцами:

— Про тебя спрашивал! Говорит: если бы мужик был, вышел!

И все-таки само слово «Безобразный» прилипло к нему не столько из-за внешности, сколько от отвратительного, пещерного воспитания. То ли родители его были какими-то дикими троллями, то ли в детстве его украли киплинговские обезьяны, никому точно не известно. Умывался и просто мыл руки Безобразный только по большим праздникам, а потому смердело от него, что от бездомного пса. Весь заляпанный разными темными делами, пятно на пятне, что и пробу ставить некуда, толстая, тупая, неуправляемая свинья, которая, как говорится, и ноги на стол… Рамзес не умел ничего, кроме как жрать, всегда за троих, всегда за чужой счет и по нескольку раз в день, «давать газу», не выходя из-за стола, плеваться, где ни попадя, сморкаться там же, мусорить семечками, коими были всегда набиты его засаленные карманы, почесываться во всех местах большого немытого тела и в больной своей фантазии выдумывать виртуальные идеи об организации милицейской нашей работы, а более того, пытаться воплотить их в жизнь. Он с кем-то постоянно договаривался за нашими спинами, с кем-то снюхивался, кого-то обманывал, по летучим слухам был в свое время первым взяточником в степных городах Калмыкии. За столь короткое время он сумел поразить весь отдел неумением работать и неуемной жадностью, какая проявлялась у него в любых мелочах.

Наполовину замазанная неизвестностью, лишенная интересных подробностей, среди нас бытовала тайная история падения Рамзеса Безобразного там, в Калмыкии. Предприимчивый спекулянт и бессовестный жулик Безобразный, совсем в духе кавказских обычаев, вступив с кем-то в сговор, украл человека, калмыка, за которого после собирался потребовать выкуп. Но что-то там не сработало, что-то зло не получилось (Не Кавказ!), вмешалась прокуратура. Но хоть дело до суда и не дошло, а все же пришлось Рамзесу, освободив от себя калмыцкую милицию, в поисках счастья податься домой, на историческую родину.

Сегодня Безобразный, очевидно, услышав от Тамерлана, что срочно нужно раскрыть какое-то преступление, задумал поймать наркомана с громадным пакетом героина.

Поймав во дворе ко мне в придачу участника Куликовской битвы золотоордынского полководца Хана Мамая, местного участкового, Рамзес ведет нас за ворота. На «Волге» Мамая до самого обеда мы колесим по пыльным жарким улицам Грозного в поисках наркомана. Как именно и где надо его искать, никто точно не предполагает. Безобразный сидит на переднем сиденье и прямо в машине плюется семечками, Мамай, вцепившись в руль, молча бурлит от негодования, но не роняет ни слова. Рамзес начальник, а важнее того, старше его на несколько лет, что заставляет уважать возраст. По крайней мере здесь. Я, спрятавшись за спинку сиденья, чутко сплю. Рамзес занят семечками, Мамай Рамзесом, я собой. Наркоман никак не ищется.