4

Данные о подхвативших «Вирус Т» приходят к ним едва ли не раньше, чем об этом узнает сам несчастный. Высвечиваются на экранах компьютеров. С фотографиями, с историями болезней. Бесчисленные фото мелькают на экранах, сменяя друг друга. Молодые, пожилые, дети. Коварная болезнь, которая не щадит никого и выбирает свои жертвы напористо, нахраписто, не давая опомниться. Для кого-то, быть может, «у вас Вирус Т» и выглядит как вызов. Но для большинства эти слова звучат как приговор. Как для человека, который болеет, так и для его близких, для родственников и вообще для окружающего его мира. Еще неизвестно, для кого эти слова звучат тяжелее.

Секретные лаборатории на то и секретные, что о них не знает никто, зато они знают все и обо всех. Здесь истории болезней рассматриваются цинично. Кроме болезней изучают также сжатые биографии, чтобы понять, стоит ли связываться с заболевшим или же равнодушно закрыть вкладку с фотографией жертвы страшной болезни. В лучшем случае оставить до лучших времён, а обычно – просто забыть. Случаев и так более чем достаточно. К несчастью, нужным и подходящим для лаборатории нужно оказаться прямо здесь и сейчас. Шанс выпадает только один, когда фотография человека со страшным диагнозом появляется на экранах. Пусть даже кто-то пытается сам себя убедить в том, что файл с фотографией будет проверяться, закрывается лишь на время, а потом вдруг что-то изменится. Это всего лишь самоутешение. Потом. Все потом. Только не было ни одного случая, чтобы закрытый файл потом открывался снова. Да, здесь дается всего лишь один шанс. И эти люди, которые понимают, что чума нового мира их поглотила, просто ждут своего шанса поучаствовать в лотерее.

– Мы должны помочь этому ребёнку. Он совсем ещё малыш, родители совершенно отчаялись…

– Нет. У них нет возможности, мы не благотворительная организация.

– Но…

– Никаких «но». Если ты не можешь справиться со своими эмоциями и всякий раз будешь бегать ко мне с предложениями ввести благотворительные эксперименты, увидев трогательное фото, то тебе здесь не место.

Мелькающие фотографии на экранах. Зрение давно уже падает. Равнодушно закрыть фотографию, на которой изображён ребёнок. Поставить пометку «не годен».

Свою жену он встретит, когда ему исполняется тридцать. В буквальном смысле, именно в тот момент, когда он отмечает день рождения со своими друзьями в баре неподалёку от дома. Ему ещё нет тридцати, да если бы и было тридцать, он был бы уверен, что вся жизнь впереди. Много красивых и не всегда правдивых слов, выпивка, громкая музыка, более честная, чем все эти поздравления в его адрес. Конечно, в какой-то момент он от них устанет. Совсем немного, но достаточно для того, чтобы отделиться от общей массы под предлогом «подышать на свежем воздухе». И вот уже на улице, вдыхая отнюдь не свежий воздух, созданный из выхлопных газов машин, за своей спиной услышал мелодичный женский голос с не самой женственной просьбой прикурить. Он обернулся и, конечно, следуя классике жанра, увидел свою будущую жену. Хрупкая фигурка, кожаные брюки и короткий топ, который подчеркивал тонкую талию. Пиджак, небрежно накинутый на плечи, высокие каблуки, зрительно удлиняющие ноги. Он сразу понял, что она немного комплексует из-за миниатюрного роста, поэтому каблуки её были скорее красивыми, нежели удобными. Правда, она до самого своего ухода от него так и не призналась, что он был прав относительно её комплекса. Короткие взъерошенные волосы придавали ей сходство с воробушком, а отсутствие макияжа делало на пять лет моложе, чем она была на самом деле.

– Я заблудилась. У вас не найдётся прикурить? Я всегда курю, когда волнуюсь.

Огромные глаза, придающие ей сходство с оленёнком, смотрели на него заинтересованно. А ему почему-то захотелось её защищать. Курить она потом бросила. Последний раз он видел её с сигаретой, кстати, в тот момент, когда вообще видел её последний раз. Когда она собирала вещи, и пепел с сигареты падал на её чемодан. И, к слову, в тот момент он особенно сильно её любил, он особенно сильно в ней нуждался. А у неё в глазах появилась такая усталость, что валяться в её ногах стало бессмысленно. Но раз она курила, значит волновалась. Она же всегда курит, когда волнуется. Может, эта мысль совсем немного его утешала, когда он все же валялся. Правда, не у нее в ногах, а на коврике около двери. И не был уверен, какого, собственно, черта он не встает на ноги. По той ли причине, что от него ушла женщина, которую единственную за свою жизнь он любил. Или же причина была в том, что у него разрывалась голова и, казалось, болел каждый мускул, и ничто не могло помочь ему избавиться от этой боли.

5

Кстати, его жена была совсем не в его вкусе. Ему всегда казалось, что он предпочитал более ярких девушек, она же была мечтой поэта, а он никогда не был поэтом. Даже не понимал стихотворения. Даже не читал их. И равнодушно закрывал, если его многочисленные подружки слали ему сообщения четверостишиями. В день знакомства с будущей женой, когда он уговорил ее следовать за ним в бар, его друзья даже оказались в легком замешательстве. Никогда они не думали, что увидят рядом с ним девушку, напоминающую Одри Хепберн, хрупкую, без кричащего макияжа и глубокого декольте. Кто-то даже решил, что это его родственница. Ее потом за глаза так и звали: «Одри».

– Одри тебя еще не бросила?

– Что любит готовить тебе на ужин Одри?

– А нравится ли Одри твоей маме?

– Что Одри нашла в таком балбесе, как ты?

– Что ты нашел в такой девушке, как Одри? Не слишком ли она для тебя правильная?

Она всегда была умницей и немного занудой, но ему, честно, это казалось очаровательным. Она постоянно его исправляла, когда он ошибался в ударениях, в ней присутствовал некий снобизм, присущий легким интеллектуалкам, которые хорошо учились в школе и прочитали некоторых классиков. И им даже понравилось. Он терпеть не мог, когда она пыталась его учить, и она замечала это по его взгляду. Поэтому она звонко смеялась и целовала его в нос.

Когда он услышал свой диагноз, у него, как это бывает, пролетела вся жизнь перед глазами. Он никогда в это не верил, а, впрочем, это все просто красивые слова, потому что на самом деле перед его карими глазами летели лишь отдельные моменты, как видеоклипы. Щелк. Вот они с женой на первом отдыхе, на горнолыжном курорте. К середине дня она уже спокойно может съехать с достаточно высокой горки, в то время как он все еще держится за дерево. Она всякий раз проезжает мимо него, и он вынужден показывать ей большой палец, мол, с ним все в порядке, но по ее улыбке он понимает, что ее умиляет его «способность» к зимним видам спорта. Щелк. Он находит книжку на чешском языке и читает ей вслух, конечно, совершенно не зная чешского, а она покатывается со смеху и пьет какао. Щелк. Она надувает губы, потому что обжигает язык горячим какао. Вся ли это жизнь? Это точно те моменты, в которые он чувствовал себя живым. И когда его мозг услышал диагноз, он словно в насмешку напомнил ему об этих минутах.

В аэропорту, как это бывает, можно наблюдать за людьми. Кто-то кого-то провожает, кто-то, напротив, встречает. В аэропорту почти нельзя встретить людей потерянных, ищущих что-то взглядом растерянно, с просьбой о помощи. В аэропорту каждый точно знает, зачем и почему оказался на этом месте и в это время. Очень уверенное место, очень динамичное. И он всегда любил аэропорты. С самого детства, когда он буквально с ума сходил от нетерпения перед путешествием, и для него это оказывалось целым событием. Помнится, он неделями сводил с ума своих родителей расспросами о том, когда они уже сядут в самолет. Может быть, все дети любят путешествия и самолеты? Почему-то поезда никогда не вызывали у него такого же духовного трепета. Его мать страшно боялась самолетов, у нее потели ладони, и она часто отправляла его вместе с отцом, а сама оставалась дома в полной безопасности. Он же потом рассказывал, как забавно они попали в грозу, как сильно трясло самолет, и как нервничали стюардессы, доводя мать до непревзойденных эмоций. Как бы там ни было, он с самого юного возраста питал слабость в отношении самолетов и аэропортов.