познакомиться со своим врагом лично. Опять же через кунаков, лазутчиков и негласные каналы связи удалось устроить встречу в заболоченных и потаённых местах реки Кубань. Два мужественных человека после недолгого разговора, как говорится, прониклись. Вскоре они стали кунаками. Гречишкин и Джембулат тайно ездили друг к другу в гости, на христианские и мусульманские праздники обменивались подарками, оставаясь при этом неумолимыми врагами на поле боя. Друзья делились всем, кроме политики и службы. При этом и в стане темиргоевцев, и в казачьем войске все знали об этой дружбе, но никто не смел их упрекнуть.

В 1829 г. во время пресечения набега горцев казачий отряд под руководством сотника Гречишкина понес крупные потери. Погиб и сам сотник. В ходе боя был зарублен и его кунак — Джембулат.

К сожалению, войны XX — XXI веков практически не знаю подобных примеров. Войны будущего…

7

Особенности военных действий

1) Соединениям Отдельного Кавказского корпуса приходилось вырабатывать собственные приемы, приспособленные к местным условиям. Стандартная для европейских кампаний тактика залповой стрельбы в определенном направлении без собственно прицеливания на Кавказе не срабатывала, так как здесь противник не действовал плотными колоннами, а пехоте приходилось отражать атаки горской конницы и бороться с разбросанными огневыми точками.

2) Если в европейских войнах самой опасной частью боевых действий считались наступление и штурм вражеских укреплений, то в кавказских условиях гораздо большие потери войск ожидались всегда во время отступления от цели похода.

3) Походный порядок отряда на Кавказе также имел свои особенности, здесь не годились обычные колонны, так как в силу постоянной угрозы нападения горцев было необходимо постоянно иметь боевое охранение, выстраивать солдат в каре и держать обоз в центре этого построения. В авангард обычно назначался один батальон пехоты при двух орудиях; за ним на расстоянии ружейного выстрела шла главная колонна, в середине которой располагались обоз и артиллерия; замыкал все это арьергард того же состава, что и авангард. Со всех сторон этот отряд окружали четыре стрелковые цепи с небольшими резервами. Такой способ передвижения по горам солдаты образно называли «водить колонну в ящик».

4) Горцы, сравнительно, несли потери гораздо меньше русских, потому что они были вооружены нарезными винтовками, которые стреляли и дальше, и вернее наших весьма плохих кремневых самопалов. К тому же горцы были искусные стрелки, приучаясь к стрельбе чуть ли не с детства, нашим же солдатам некогда было учиться стрелять, и искусство заменялось огромным количеством выпускаемых патронов на каждый горский выстрел. Затем, горцы искусно умели пользоваться местностью и действовать врассыпную; русские же солдаты должны были действовать массами. Горец легко одет, без всякой ноши, быстро мог переменять место; наши же солдаты, с тяжелым боевым снаряжением, зачастую с шестидневным сухарным запасом, шанцевым инструментом, должны были двигаться медленно.

5) «кавказцы» предпочитали не вести с горцами перестрелку, в которой они были в заведомо проигрышной ситуации, а вступать в ближнюю схватку, при этом у кавказских солдат выработались специфические приемы рукопашного боя — они не имели ни желания, ни особой возможности тренироваться в правильном штыковом бое. Как писал РА. Фадеев, кавказец «больше бьет прикладом в голову, чем колет; только первая шеренга встречает неприятеля штыками, другие по большей части сейчас же переворачивают ружье», используя его как дубину. Обьяснение этому можно найти в том факте, что подавляющие число нижних чинов русской армии было бывшими крестьянами, у которых движения, соответствующие хозяйственным работам (которыми им и на Кавказе приходилось много заниматься), закрепились на подсознательном уровне, поэтому они и составили базовую основу рукопашного боя кавказцев, у которых во многом искусственные навыки штыкового боя просто не могли быть отработаны до нужной степени автоматизма. Даже кулак в схватках с горцами оказался неожиданно эф-фективным оружием. На это указывал, например, М. Я. Ольшевский, который писал, что "приклад и даже кулак повергал чеченца наземь замертво. «О, урус крепкий человек, большой рука у него, — говорили чеченцы, поднимая вверх сжатый свой кулак».

6) В условиях горной партизанской войны традиционный устав и проверенные тактические приемы показали свою полную непригодность. Приходилось действовать небольшими отрядами, состоявших из мелких соединений всех трех основных родов войск и представлявших собой что-то вроде армий в миниатюре. В таком отряде было обычно немного артиллерии. Батарея в этих случаях считалась высшей тактической единицей, часто же обходились одним взводом, а то и одним-двумя орудиями. Это приводило к неприятной для высших артиллерийских офицеров ситуации, когда они оставались вне своих прямых обязанностей. Э. В. Бриммер писал в своих мемуарах по этому поводу: «Кто служил в артиллерии, тот должен мириться с двусмысленной, неопределенной ролью штаб-офицера в деле: смотреть и ничего не делать, видеть ошибки и не иметь средств исправить их; словом, быть паразитом». Впрочем, в условиях Кавказа во главе экспедиционного отряда по воле обстоятельств мог стать офицер из любого рода войск, даже саперных, если он в данный момент оказывался старшим в чине, поэтому всем приходилось на практике овладевать навыками командования «чужими» родами войск. (https://cyberleninka.ru/article/n/spetsifika-boevyh-deystviy-kavkazskoy-voyny-1817–1864-gg).

8 О Наркотиках в России в 19 — начале 20 веков

Гашиш Серебряного века

В русской литературе тема наркотиков робко появляется в середине девятнадцатого столетия. В качестве примеров часто приводят судьбу художника Пискарёва в «Невском проспекте» Н. В. Гоголя или не бросающееся в глаза употребление (с лечебными целями) Анной морфия в романе Толстого «Анна Каренина». Впрочем, во второй половине XIX века было издано и такое необычное произведение, как поэма Арсения Голенищева-Кутузова (1848–1913) «Гашиш» (1875), где в отчетливо ориенталистском контексте (подзаголовок поэмы — «Рассказ туркестанца») возникает образ наркотика как средства для «спасения от тягот земных», предназначенный для маргинальных слоев населения, чью жизнь еще не изменила цивилизация. Но, несмотря на идеологическую направленность поэмы (граф Голенищев-Кутузов всегда был монархистом), в ней едва ли впервые столь подробно описывается действие наркотического средства.

Гораздо дальше примерного чиновника, директора гимназии Иннокентия Анненского, пошло следующее поэтическое поколение поэтов-символистов — прежде всего в лице Валерия Брюсова (1873–1924), для которого наркотик — главным образом, морфий — становится уже не только показателем принадлежности к избранным представителям поэтической богемы, но и своего рода медиатором между миром пошлой повседневности и надмирной стихией абсолютных представлений.

* * *

В поэме «Подземное жилище» Валерий Брюсов описывает место, где можно найти любые наркотические средства: «морфин, и опий, и гашиш, эфир и кокаин». Несмотря на фантазийную подоплеку поэмы, Брюсов достаточно подробно перечисляет вещества, имевшие хождение в среде деятелей Серебряного века. В период Первой мировой войны особую популярность приобретает кокаин, на волне которой одну из лучших своих песен об «одинокой глупой девочке, кокаином распятой в мокрых бульварах Москвы» сочиняет шансонье Александр Вертинский (1889–1957). Но все-таки дорогой кокаин могли позволить себе лишь немногие: среди них — «шикарные дамы полусвета, иногда высшее офицерство, обеспеченные представители богемы». Менее обеспеченные работники журналистского и поэтического цеха довольствовались более дешевым гашишем: уже в эмиграции Георгий Иванов вспоминал свой bad trip от «толстой папиросы, набитой гашишем», после которого он больше никогда не прикасался к наркотикам (хотя словам лукавого сплетника Иванова не всегда можно верить).

В тумане революции

В рассказе Виктора Пелевина «Хрустальный мир» события, непосредственно предшествовавшие Октябрьской революции, показаны словно бы в наркотической дымке, в которой пребывают обдолбанные кокаином и героином юнкера Николай и Юрий, стоящие в карауле недалеко от Смольного дворца. В первые послереволюционные годы наркотическая тема в литературе продолжает распространяться: как и сами наркотические вещества, становящиеся достоянием всё более широких слоев населения. В рассказе Михаила Булгакова (1891–1940) «Морфий» показана жизнь и гибель доктора Сергея Полякова, в конечном итоге покончившего с собой. Как и сам Булгаков, Поляков принимал морфий, чтобы справиться с многочисленными болями, но в итоге получил зависимость, от которой не мог избавиться (сам же Булгаков всю жизнь страдал невыносимыми мигренями, которые передал Понтию Пилату в «Мастере и Маргарите»). На сегодняшний взгляд булгаковский кажется довольно схематичным и моралистичным, что преодолел