ученого совета о наших работах. Каждый получил по экземпляру. Мы тотчас же набросились на них и стали читать: Герман — яростно, Манфред — внимательно, Ёста — добродушно, Эрик — нерешительно, а я — цепенея от волнения. Я даже не заметил, как Хильдинг уселся за нашим столом. Мне не терпелось поскорее узнать, что это за сюрприз, о котором говорил Рамселиус. И вдруг я все понял. Оказывается, он поставил меня первым в списке кандидатов на профессорскую должность. Это было просто непостижимо. Впрочем, ведь я был его учеником и в своей работе как-никак использовал разработанный им метод. Два других члена ученого совета, Нурдин и Булиндер, поставили первым Манфреда, а Ёсту вторым. У Рамселиуса же вторым был Манфред, а Ёста третьим. Я шел третьим у Нурдина и четвертым у Булиндера, тогда как Эрик был третьим у Булиндера и четвертым у Нурдина. Германа все члены ученого совета поставили на последнее место. Но во всяком случае, он был признан вполне компетентным в своей области права. Затем я пробежал глазами отзывы членов ученого совета на конкурсные работы. Два моих труда о разделе недвижимого имущества и праве наследования получили, в общем, благосклонный прием, если не считать замечаний Булиндера. Трактат Манфреда о комиссионном вознаграждении был назван «подлинно научным исследованием». Подавляющее большинство выводов, которые он сделал, были признаны вполне обоснованными. Работу Ёсты о компенсации за понесенные убытки Нурдин и Булиндер назвали «чрезвычайно интересной», тогда как Рамселиус охарактеризовал ее как «весьма примечательную в связи с давно устаревшим методом анализа, который применен господином Петерсоном». Об Эрике было сказано, что в своей работе, посвященной проблеме тождества в гражданском праве, он указал на новый и весьма важный казус, что может иметь немалое практическое значение. Следовательно, на Эрика смотрели как на многообещающего молодого ученого. Что же касается Германа, который писал лишь о трудовом праве, то его можно было сбросить со счетов. Он был мне не опасен.

Читая этот своеобразный документ, Ёста Петерсон комментировал его отрывистыми возгласами и проклятиями, причем последние, очевидно, адресовались Рамселиусу. Потом он повернулся к Манфреду и хотел пожаловаться ему на людскую несправедливость. Однако Манфреду было нужно побеседовать о чем-то с Эриком. Они встали и пересели на верхний конец стола. Ёсте пришлось довольствоваться Германом. Поскольку его выпады против Рамселиуса косвенно задевали и меня, мне пришлось встать на защиту своего высокочтимого учителя. Началась словесная перепалка, главными участниками которой были мы с Ёстой. Герман сидел, плотно сжав губы и угрюмо молчал. Мэрта, оказавшаяся на самой линии фронта, отчаянно скучала. От нечего делать она рассматривала людей, которые непрерывным потоком входили в кафе и снова выходили. Хильдинг задумчиво попыхивал сигарой. Скоро он исчез.

Неожиданно Мэрта засмеялась и толкнула меня локтем. Я обернулся. Позади Манфреда и Эрика стоял Юхан-Якуб Рамселиус и, прищурившись, наблюдал за нами.

— Ну как? — спросил он. — Господа мыслители довольны?

— Довольны! — зашипел Ёста. — Если вы отдадите профессуру Эрнсту, я напишу жалобу самому королю!

— Это тебе не поможет, — спокойно ответил Юхан-Якуб.

— Почему? — удивился Ёста.

— Потому что в любом случае Манфред получит профессорскую кафедру раньше тебя. Ты малый проницательный, но твоя работа не вполне совершенна. Тебе нужен новый и более эффективный метод анализа. Прочти мои «Основные начала».

— Уже прочел, — ответил Ёста. — И не сказал бы, что они делают революцию в юриспруденции.

Он нервно зажег сигару.

— Выходит, внешность обманчива, — рассмеялся Юхан-Якуб. — Не такой уж ты проницательный, как я думал. И я был, по всей видимости, прав, когда поставил тебя после Манфреда.

— Я не уверен, что ты правильно оценил мою работу, — сухо сказал Манфред, взглянув на Рамселиуса.

— А мне кажется, что в своих оценках я был весьма великодушен, — ухмыльнулся Юхан-Якуб. — Разве я не отметил у тебя дотошного внимания к деталям? А за решение кардинальных проблем ты, по-видимому, не берешься.

Манфред Лундберг привычным жестом поправил свои очки в золотой оправе.

— Второстепенные проблемы тоже ждут своего решения, — ответил он.

— Разумеется, — заявил Рамселиус. — И утешься! Профессорская кафедра — твоя. Уж я-то знаю наш милый факультет!

Как только до Ёсты дошло, что профессуры мне не видать, настроение у него сразу улучшилось. Мы перестали препираться и заключили мир. Юхан-Якуб и чета Хофстедтеров направились к выходу. Ёста забрал свой экземпляр решения ученого совета и тоже ушел.

Прошло всего несколько минут, и тут я вспомнил, что мне надо ехать к декану нашего факультета Авроре фон Лёвенцан. Я хотел обсудить с ней содержание одной лекции, которую мне предстояло прочитать. Она жила неподалеку от виллы на Норрландсгатан, которую Ёста снимал у вдовы священника. Если Ёста еще не уехал, он подвезет меня в своей машине. Я быстро свернул свой экземпляр решения и вскочил на ноги.

— До свидания, — сказал я Манфреду и Эрику.

— Всего доброго, — ответил Манфред.

Эрик кивнул, и взгляд его неуверенно скользнул из стороны в сторону. Я бросился в вестибюль, надел галоши, схватил шляпу и пальто и выбежал на улицу. Мне повезло. Ёста как раз садился в машину. Он охотно согласился подвезти меня.

2. Турин

Когда Манфред Лундберг вошел в аудиторию, ему оставалось жить не более двадцати минут. А много ли успеешь сделать, если всего двадцать минут отделяют тебя от вечности? Впрочем, это зависит от целого ряда обстоятельств. Немалую роль здесь могут сыграть темперамент и целеустремленность. Но самое главное — это знать, что тебя ожидает. Манфред Лундберг ничего не знал о том, что его ожидает. Мы тоже не знали. Поэтому эти последние двадцать минут жизни Манфреда Лундберга оказались весьма обычными и, я бы даже сказал, заурядными.

На юридическом факультете семинарские занятия проходили в большой светлой аудитории, расположенной на втором этаже университетского здания. Своими тремя высокими окнами аудитория эта выходила на запад, на Эфре-Слотсгатан. Вдоль стен тянулись книжные полки, на которых стояли старые парламентские акты и ежегодники Нового юридического архива в черных переплетах.

Столы располагались тремя параллельными рядами по всей длине аудитории. Средний ряд был самый длинный, а два других — покороче. В случае необходимости за этими столами могли разместиться 70–80 студентов. Спинки стульев были вырезаны в виде листьев дуба и лавра. В простенке между окнами стояла черная доска. Руководитель семинара обычно сидел за длинным столом спиной к окну. Ему предназначался специальный стул, который отличался от остальных стульев тем, что был чуточку побольше и поизящнее. Однако Манфред Лундберг сел почему-то за стол, стоявший у стены.

Он вошел в аудиторию, когда настенные