часы показывали точно четверть второго. Манфред Лундберг был воплощением пунктуальности.

Это произошло во вторник, в середине января. Мы собрались на наш первый семинар по гражданскому праву перед экзаменационной сессией. Над высоким зданием, стоящим на противоположной стороне Эфре-Слотсгатан, висело бледное зимнее солнце. Я сидел спиной к окну и болтал о всякой всячине с одним своим старым знакомым. Вернее, болтал он. У этого малого были морковного цвета волосы, и от него разило потом. Он отпраздновал рождество на Мальорке, и теперь его просто распирало от желания поделиться впечатлениями. Не умолкая ни на секунду, он рассказывал о средиземноморском солнце, о Пальме, о наранхас[1] и обнаженных островитянках. Скоро я почувствовал, что больше не могу. Мне хотелось достать из кармана носовой платок и засунуть ему в рот. Остальные студенты, всего человек пятьдесят, сидели или стояли вокруг столов и тоже разговаривали. Вся аудитория была заполнена монотонным журчанием голосов, которое то тут, то там прерывали взрывы смеха.

Все было так, как обычно бывает на первом семинаре. Сначала мы заняли свои места. Потом в дверях появился Манфред Лундберг. Мы поднялись и стали ждать, когда он подойдет к своему стулу и поздоровается с нами: лишь после этого нам снова можно будет сесть.

Существует целый ряд шаблонных представлений о том, как выглядят очень нудные люди. Возможно, эти представления абсолютно не соответствуют действительности, но все-таки они существуют и будут существовать, потому что в нас живет великая страсть к шаблонам и обобщениям. Ведь то, что я сейчас говорю, тоже обобщение. Во всяком случае, девять человек из десяти, едва взглянув на Лундберга, тотчас же сказали бы, что он зануда. Лундберг обладал всеми внешними атрибутами этой категории людей. Он был длинный и худой и носил очки в круглой золотой оправе. Его редкие волосы были расчесаны на прямой пробор. На нем был коричневый костюм в полоску, а из-под пиджака выглядывала жилетка. Под мышкой он держал кипу каких-то бумаг. Глядя на Лундберга, трудно было догадаться, что жить ему осталось только двадцать минут.

— Разрешите представиться, — сказал он, подойдя к столу. — Меня зовут Манфред Лундберг. Надеюсь, что наши занятия доставят большое удовольствие и вам и мне.

Растянув губы в невыразительную улыбку, он сел на стул. Мы тоже сели. Лундберг положил бумаги на стол и снял очки. Держа их большим и указательным пальцами, он достал носовой платок из внутреннего кармана пиджака и стал тщательно протирать стекла. Потом он снова водрузил очки на нос, сунул платок обратно во внутренний карман и посмотрел на нас.

— Как вам уже известно, на наших семинарских занятиях мы будем рассматривать различные проблемы, связанные с гражданским правом. Начнем с вопроса о взаимных обязательствах сторон. В следующий раз мы займемся торговым правом, а точнее — статьями двадцать третьей и двадцать четвертой. Я попрошу всех участников семинара изучить описанный в задании случай с доставкой груза, состоящего из южных фруктов. Каждый из вас получит один экземпляр задания.

Лундберг постучал пальцами по кипе бумаг, лежавшей на столе.

— Случай этот гипотетический, тем не менее он весьма поучителен. Потом мы разберем еще несколько случаев, иллюстрирующих различные положения торгового права, и перейдем к долговым обязательствам. В этой связи мы коснемся и некоторых более общих проблем, вытекающих из коммерческих договоров и соглашений.

Он сделал короткую паузу. Голос Лундберга прекрасно соответствовал и его физиономии и всему облику. Он звучал внятно и монотонно, немного в нос. Манера говорить у него была почти такая же, как и манера ходить, а ходил он ровными, большими шагами.

— Но сначала нам надо решить несколько организационных вопросов, — продолжал Манфред Лундберг. — Мы разделимся на две группы. Я пущу сейчас по рядам два листка бумаги. На них будет указано время занятий для каждой группы. Вы можете выбрать ту группу, какая вас больше устраивает. Но если одна семинарская группа окажется значительно многочисленнее, чем другая, нам придется отказаться от принципа добровольности при формировании групп. Вопросы есть?

Он замолчал, и взгляд его скользнул по столам, перепрыгивая с одного студента на другого, ни на одном не задерживаясь надолго.

Вопросов не было. Два листка бумаги он пустил по рядам направо и два — налево. Я сидел спиной к окну, и справа от меня падал солнечный луч, озаряя поверхность стола слева от Манфреда Лундберга.

— Я призываю вас с самого начала как можно глубже разобраться в изучаемых нами проблемах, проявлять активность, принимать участие в дискуссиях и задавать вопросы, если вас что-нибудь смущает. Это пойдет на пользу и каждому из вас, и всему семинару в целом.

Внезапно Манфред Лундберг замолчал. Он достал носовой платок из внутреннего кармана пиджака, закрыл им лицо и весь сжался в комок. Два раза он громко чихнул. Потом вытер нос и снова спрятал платок. В эту минуту он совсем не был похож на умирающего.

Листы с расписанием семинарских занятий медленно ползли по рядам направо и налево, от середины к флангам. Студенты тщательно изучали их и вписывали свои имена. Наконец один из листов лег на стол, за которым сидел я. Расписание этой семинарской группы было составлено таким образом, что попавшим в нее студентам пришлось бы вставать по понедельникам ни свет ни заря. Для меня это было неприемлемо. Я написал свое имя на другом листе и передал его соседу с шевелюрой морковного цвета. По-видимому, желающих заниматься утром по понедельникам почти не было. Значит, от принципа добровольности при формировании групп все-таки придется отказаться. И мне ничего иного не оставалось, как уповать на судьбу.

Манфред Лундберг говорил о книгах, которые нам могут понадобиться при подготовке к семинарским занятиям. Однако я уже перестал уделять ему то внимание, на которое он, несомненно, имел полное право рассчитывать. Я говорю не о том внимании, которое приковывает к себе человек, готовый через какие-нибудь четверть часа уйти в небытие, а о внимании хорошего ученика, запоминающего каждое слово своего учителя. Но я никогда не был особенно хорошим учеником. И особой активности на семинарах я тоже никогда не проявлял.

Зато я внимательно следил за тем, как солнечный зайчик медленно полз по столу Манфреда Лундберга. Он двигался незаметно и неумолимо, слева направо, постепенно подбираясь к Манфреду. Это был первый солнечный день за всю зиму, если вообще это можно назвать зимой. Она была мягкая и пасмурная, как осень, и солнца ей не хватало так же, как и снега. Но теперь ударит мороз. Вчера об этом