— И что же это за «смутьяны»?

— Главным образом они принадлежат к организации социал-революционеров, есть и анархисты, и марксисты…

— Бомбист на бомбисте сидит и браунингистом погоняет! Чорт знает, что такое! Почему же их заранее не задержали?

— Так ведь, Ваше Императорское Высочество, формально-то не за что! Доказать бомбизм большинства из них пока что не удаётся, а по одному только подозрению хватать — так ведь сразу и отпускать пришлось бы. От этого полиции толку нет, один лишь позор и поношение…

— Ладно. Чорт с ними: после разберётесь. А что за петицию несут манифестанты?

— Так что не могу знать!

— Ну, так узнайте! Кто назначен принять у них петицию?

— …

— Тааак… Раз так — то извольте-ка, Павел Дмитриевич, самолично и толпу остановить, и петицию у работников принять, и тотчас мне её доставить! Думается, много времени это у Вас занять не должно: вон, пение уже в моём кабинете слыхать! А от Невского через Дворцовую площадь до дворцового здания не более, чем за пять минут скорым шагом дойдёте! Ступайте же!

«Мы, рабочие и жители города С.-Петербурга разных сословий, наши жены, и дети, и беспомощные старцы-родители, пришли к тебе, государь, искать правды и защиты. Мы обнищали, нас угнетают, обременяют непосильным трудом, над нами надругаются, в нас не признают людей, к нам относятся как к рабам, которые должны терпеть свою горькую участь и молчать. Мы и терпели, но нас толкают все дальше в омут нищеты, бесправия и невежества, нас душат деспотизм и произвол, и мы задыхаемся. Нет больше сил, государь. Настал предел терпению. Для нас пришел тот страшный момент, когда лучше смерть, чем продолжение невыносимых мук.»

«Нас здесь многие тысячи, и все это люди только по виду, только по наружности, — в действительности же за нами, равно как и за всем русским народом, не признают ни одного человеческого права, ни даже права говорить, думать, собираться, обсуждать нужды, принимать меры к улучшению нашего положения. Нас поработили, и поработили под покровительством твоих чиновников, с их помощью, при их содействии.»

«…Это-то нас и собрало к стенам твоего дворца. Тут мы ищем последнего спасения. Не откажи в помощи твоему народу, выведи его из могилы бесправия, нищеты и невежества, дай ему возможность самому вершить свою судьбу, сбрось с него невыносимый гнет чиновников. Разрушь стену между тобой и твоим народом, и пусть он правит страной вместе с тобой. Ведь ты поставлен на счастье народу, а это счастье чиновники вырывают у нас из рук, к нам оно не доходит, мы получаем только горе и унижение. Взгляни без гнева, внимательно на наши просьбы: они направлены не ко злу, а к добру, как для нас, так и для тебя, государь! Не дерзость в нас говорит, а сознание необходимости выхода из невыносимого для всех положения…»

— Ну-с, Павел Дмитриевич, и что Вы об этом думаете?

— Работать не желают, вот и мутят воду, Ваше Высочество! Давно пора разогнать смутьянов, а главных заводчиков — в «Кресты» да в Сибирь!

— Разогнать-то не штука… Да вот будет ли польза от того? Вон, Коковцов третьего дня докладывал, что в мире курс рубля упал, как никогда за всё время войны, акции российские только продают и сбыть никто не может — покупателей нет! А каждый удар нагайки в Питере на лондонской или берлинской бирже на пару пунктов наши позиции уронит… Европе только повод дай…

— Так что же делать-то?

— Племянник мой покойный, Николай Александрович, — земля ему пухом — пожалуй, приказал бы за такое разогнать всю толпу, может, и до залпов бы дошло… А сам укрылся бы от всех проблем подальше: в Царском, допустим, или в Петергофе… Так ведь любители «разгонять» тогда всё по-своему сделали бы… Не годится это! Придётся, пожалуй, мне самому с жалобщиками этими потолковать. Так Вы уж, Павел Дмитриевич, окажите любезность: приведите сюда человека три-четыре выборных от них. Только постарайтесь, чтобы среди них какой новый Каракозов не затесался: уж Вам-то все браунингисты в лицо известны быть должны, иначе что Вы за министр дел внутренних? Врагам внутренним во дворце делать нечего, им бы самое место — напротив, через Неву, в Петропавловке!

— Слушаю-с! Сей же час предоставим выборных!

Спустя десяток-полтора минут в кабинет, занимаемый Регентом Российской Империи, дворцовые гренадеры в высоких медвежьих шапках и с «иконостасами» из крестов и медалей на груди впустили выборную делегацию от рабочих-манифестантов. Группой из троих празднично, но небогато одетых мужчин предводительствовал худощавый чернобородый священник в коричневой рясе, с накинутой на плечи тяжёлой бурой шубой.

Едва войдя в кабинет, выборные закрестились на икону Николая-Чудотворца в красном углу, а потом дружно принялись низко кланяться Великому Князю, сидевшему за столом под портретом деда, блаженной памяти Императора Николая Первого. Лишь священник, склонившись раз, старался в дальнейшем сохранить независимый вид. Впрочем, нельзя сказать, что делегаты оказались наедине с Регентом: тут же присутствовал адъютант Великого Князя, ротмистр Лейб-гвардии Гродненского полка (сам полк квартировал в Варшаве, но Николай Николаевич издавна был известен особой приверженностью к находившимся в Царстве Польском Отдельной кавалерийской бригаде и Третьей пехотной дивизии Гвардии). Кроме того, при встрече, естественно, присутствовали министр внутренних дел Империи Святополк-Мирский и двое гвардейцев с винтовками. Требования безопасности есть требования безопасности, тут уж ничего не поделаешь!

— Итак, господа народные представители, с вашей петицией на имя Государя я ознакомлен. Всем вам известно, что до достижения Алексея Николаевича совершеннолетия, я принужден был возложить на свои плечи заботы по управлению Российской Империей в качестве Регента. Прошло лишь три дня с той минуты, когда злодейская рука оборвала жизнь моего племянника, покойного Государя Николая Второго. В эти трагические дни все русские люди, от Великих Князей и до последнего водовоза в верноподданническом порыве обязаны теснее сплотиться вокруг престола Императора Алексея Второго! Что же делаете вы все?

Подстрекаемые недобросовестными людьми, которые воспользовались отменой мною военного положения в столице Империи, вы нарушаете