Два часа реставратор работал в одиночестве – тишина нарушалась лишь звуком шагов на улице да грохотом открываемых на лавках алюминиевых ставней. Мешать ему стали начиная с десяти часов, когда пришла известная в Венеции уборщица алтарей Адрианна Зинетти. Она просунула голову под накрывавшую реставратора парусину и пожелала доброго утра. Досадуя, он снял увеличительные очки и заглянул через край мостков. Адрианна встала так, что было невозможно не проникнуть взглядом в ее декольте и не увидеть ее удивительных грудей. Реставратор церемонно кивнул и проследил, как она с поистине кошачьей уверенностью взобралась по своим лесам. Адрианна знала, что у него есть женщина – еврейка из старого гетто, тем не менее при малейшей возможности флиртовала с ним, словно еще один многозначительный взгляд или еще одно «случайное» касание способны разрушить его систему обороны. А он завидовал простоте, с какой она смотрела на жизнь. Адрианна любила произведения искусства, венецианскую еду и поклонение мужчин. Остальное не имело для нее значения.

Затем появился молодой реставратор по имени Антонио Полити, он был в солнечных очках и выглядел как с похмелья – этакая рок-звезда, прибывшая для еще одного интервью, которое он хотел бы отменить. Антонио не потрудился пожелать реставратору доброго утра. Они взаимно не любили друг друга. В осуществлении проекта восстановления Кризостомо Антонио поручили реставрировать центральный запрестольный образ работы Себастьяно дель Пьембо. Реставратор считал, что молодой человек не готов для такой работы, и каждый вечер, прежде чем уйти из церкви, втайне взбирался на мостки Антонио, чтобы проверить его работу.

Франческо Тьеполо, возглавлявший проект восстановления Сан-Джованни-Кризостомо, приходил последним, – шаркающий бородач в свободной белой рубашке навыпуск и с шелковым шарфом вокруг толстой шеи. На улицах Венеции туристы принимали его за Лучано Паваротти. Венецианцы же редко так ошибались, так как Франческо Тьеполо возглавлял самую успешную кампанию по реставрации во всем районе Венето. В кругах венецианского искусства он был авторитетом.

– Buongiorno,[3]– пропел Тьеполо. Его глухой голос пробудил эхо высоко под куполом.

Он схватил своей большой рукой мостки реставратора и как следует встряхнул. Реставратор, словно горгулья, склонил голову набок.

– Вы чуть не испортили мне работу целого утра, Франческо.

– Вот почему мы пользуемся изоляционным лаком. – И Тьеполо поднял руку с белым бумажным пакетом. – Cornetto?[4]

– Поднимайтесь сюда.

Тьеполо поставил ногу на лесенку и стал подниматься. Реставратор слышал, как гудели алюминиевые леса под огромным весом Тьеполо. Он раскрыл пакет, протянул реставратору миндалевидный cornetto и один взял себе. Половина тотчас исчезла у него во рту. А реставратор сел на край мостков и свесил ноги. Тьеполо встал перед запрестольным образом и внимательно оглядел проделанную работу.

– Если бы я не знал, что это невозможно, то подумал бы, что старик Джованни проник сюда ночью и сам произвел зачистку.

– А что, это идея, Франческо.

– Да, но лишь у немногих хватило бы таланта осуществить такое. – Остаток cornetto исчез у него во рту. Он смахнул крошки сахара с бороды. – Когда думаете закончить?

– Месяца через три, может быть, четыре.

– Для руководства было бы лучше через три месяца, а не через четыре. Но небеса не позволят мне торопить великого Марио Дельвеккио. Есть планы куда-нибудь поехать?

Реставратор пристально посмотрел на Тьеполо поверх cornetto и медленно покачал головой. Год назад он вынужден был назвать Тьеполо свое настоящее имя и сказать, чем он занимается. Итальянец не нарушил доверия и никому об этом не сообщил, но время от времени, когда они были одни, просил реставратора сказать несколько слов на иврите, просто чтобы не забывать, что легендарный Марио Дельвеккио на самом деле израильтянин из долины Джезрил по имени Габриель Аллон.

Внезапно по крыше церкви забарабанил дождь. На мостках, высоко в абсиде часовни, он звучал как барабанная дробь. Тьеполо с мольбою воздел к небу руки.

– Снова буря. Да поможет нам Бог. Говорят, acqua alta[5]может подняться до пяти футов. А я еще не обсох после последнего дождя. Люблю я это место, но даже я не знаю, сколько смогу вытерпеть.

Это был на редкость тяжелый сезон в смысле дождей. Венецию заливало больше пятидесяти раз, а оставалось еще три зимних месяца. В дом, где жил Габриель, вода приходила столько раз, что он перенес все вещи с первого этажа и возле дверей и окон установил водонепроницаемые барьеры.

– Вы, как и Беллини, умрете в Венеции, – сказал Габриель. – И я похороню вас под кипарисом на Сан-Микеле в огромном склепе, соответствующем вашим деяниям.

Тьеполо, казалось, был доволен такой перспективой, хотя и знал, что его, как и большинство современных венецианцев, ждет оскорбительное захоронение на материке.

– А вы, Марио? Где вы умрете?

– Если немного повезет, это произойдет в то время и в том месте, какие я выберу. Оно будет наилучшим, на какое может рассчитывать такой, как я, человек.

– Окажите мне услугу.

– Какую?

Тьеполо повернул свою крупную голову и посмотрел на испещренную шрамами фреску.

– Только закончите до смерти работу над запрестольным образом. Вы обязаны сделать это ради Джованни.

Сирены на базилике Сан-Марко, оповещающие о наводнении, зазвучали через несколько минут после четырех. Габриель быстро обтер кисти и вычистил палитру, но к тому времени, когда он спустился с мостков и прошел по нефу к центральному входу, по улице уже бежал поток воды в несколько дюймов глубиной.

Он вернулся в церковь. Как и у большинства венецианцев, у него было несколько пар резиновых сапог «веллингтонов», которые он держал в стратегически важных местах, с тем чтобы ими можно было воспользоваться в любую минуту. «Веллингтоны», лежавшие в церкви, были его первой парой. Ему одолжил их Умберто Конти, венецианский мастер-реставратор, у которого Габриель был учеником. Габриель несчетное число раз пытался вернуть сапоги, но Умберто не хотел их брать. «Держи их при себе, Марио, вместе с тем, чему я тебя научил. Обещаю: они тебе хорошо послужат».

Габриель натянул пожелтевшие старые сапоги Умберто и завернулся в зеленое непромокаемое пончо. Через минуту он уже пробирался по доходившей до щиколоток воде, покрывавшей салицада[6]Сан-Джованни-Кризостомо, как оливковый призрак. На страда Нова муниципальные рабочие еще не положили деревянные мостки, именуемые passerelle, – Габриель знал: это плохой признак, означавший, что предсказано сильное затопление, которое может унести passerelle.