Картотека образов, хранящихся в нашей памяти, организована в строгом, раз и навсегда заведенном порядке, что зачастую удивляет нас, а иногда вносит путаницу в выстроенный нами рассказ о собственной жизни. Силуэт Клода, каким он предстал предо мной в первый раз, выглядит в нем гораздо четче, чем силуэт Жака. Несколько напряженная, почти торжественная поза, и хотя он стоял против света, я разглядела выражение его лица, пока он представлялся: «Вы меня не знаете, я друг Патрика, который…» Он раздевал меня взглядом. Он видел меня на ярком, золотистом весеннем свету, проникавшем через высокое, во всю высоту лестничной клетки, окно. У Клода есть машина, и он может, если вдруг захочется, ехать всю ночь к морю. Именно в конце одной такой поездки я потеряла девственность. В течение первых лет, проведенных вместе, Клод часто ездил со мной на машине: на Биеннале в Венеции, Документу в Касселе, Проспект в Дюссельдорфе. Выставки проходили по всей Европе: в Берлине, Кельне, Риме, Турине, Неаполе, мы перемещались то в Антверпен на выставку в галерее Уайд Уайт Спэйс, то в Дюссельдорф в галерею Конрада Фишера. В 1972 году Клод открыл вторую галерею в Милане, куда я часто его сопровождала, поскольку сотрудничала в журнале «Флэш Арт», где редактором был один из моих приятелей-любовников, с которым я тесно общалась в то время. Мне нравилось жить на два города, точно так же, как мне нравилось переходить от одного мужчины к другому.

Третьим решением было долговременное обещание, хотя в тот момент оно могло показаться необдуманным или походить на брошенный сгоряча вызов. Невесомая ракушка, поднявшаяся на поверхность, когда неожиданно пошевелили до того неподвижный песок на дне, это было ни к чему не обязывающее словечко, из тех, которые произносишь не задумываясь, но только после того, как бывают преодолены внутренние запреты; это слово касается чего-то мелкого и незначительного, но в действительности определяет всю вашу дальнейшую жизнь. Я жила с Клодом, не торопясь сдавать экзамены на степень бакалавра. Моральная независимость, которая приходит вместе с первым сексуальным опытом, а также резкий переход к новому образу жизни, где, как оказалось, завтрашний день никогда не планируется заранее, сразу же, раз и навсегда избавили меня от дисциплины в семье и в учебе. Естественно, мою мать очень беспокоило, как же я буду зарабатывать себе на жизнь. Как-то, когда я забежала на улицу Филипп-де-Мез взять пластиковый контейнер фирмы Таппервер или, возможно, чистое белье, я с ходу, не раздумывая, ответила ей с уверенностью, зная, что такой ответ должен полностью удовлетворить ее, что буду писать для журналов статьи по искусству. Она сделала вид, будто поверила. Сама же я прекрасно понимала, что это занятие не сможет принести достаточно денег, но, тем не менее, абсолютно неожиданно для себя оказалась связана этим смелым обещанием. Впервые я публично призналась в своем желании писать не перед молодыми идеалистами, издающими журнал лирической поэзии, я даже пошла дальше в своей откровенности, придав своему желанию социальный статус: это станет моей профессией. Слова, предназначенные только для того, чтобы успокоить встревоженную мать и дать уйти дочери, которой не терпится вернуться к любовнику, материализовали желание — не менее сильное, чем желание, толкавшее ее к любовнику, правда, о последнем, пока еще непонятном и трудновыразимом, она сама еще не подозревала. За несколько лет до этого я выписала для самоуспокоения фразу Бальзака: «Ничто так не закаляет характер, как постоянная скрытность в кругу семьи». То, что я тогда скрывала, были именно эти тетрадки, куда я заносила цитаты, собственные стихи, наброски романов. Отныне писать означало не заниматься чем-то тайным, почти постыдным, а делать то, что признано всеми и даже считается вполне естественным, забавным или оригинальным. Когда меня спросят, чем я занимаюсь, я смогу ответить: «искусствоведением». Это вызовет удивление, и меня оставят в покое.

Когда открывалась галерея, Клод пошел в редакцию еженедельной газеты «Летр франсез», редактором которой был Арагон, чтобы представиться, и подружился с несколькими сотрудниками, в том числе с Жоржем Будаем, заведующим отделом «искусство». Именно ему я принесла свой самый первый репортаж о выставке. Главные редакторы благоволят к начинающим, им можно доверить несложную работу, которой не хотят заниматься другие журналисты, но при этом они не перестают охотиться за новыми темами. Вот каким образом я попала не только на страницы «Летр франсез», но и в другие появлявшиеся в то время журналы как специалист по концептуальному искусству, мне легко давались связанные с ним интеллектуальные умозрительные заключения. В течение нескольких лет Клод разделял мои интересы, и каталог, где я должна была вместе с Жаком исправить опечатки, был каталогом самой первой выставки концептуального искусства, представленной в Париже.

Разумеется, в тот день, когда я, столь драматично переборов свою нерешительность, осмелилась обратиться к сексапильному учителю-поэту, мне не хватило зрелости, чтобы понять — моя интуиция сформировалась. Пути самовыражения, избранные нашими чувствами или интеллектуальными и сексуальными страстями, могут соприкасаться или даже сливаться. Так бывает не всегда, но часто. Если в то время я могла бы перенести себя на несколько лет назад в прошлое, то, возможно, осознала бы тогда, что то, что я рисовала в своем воображении, уже было пропитано этой смесью.

Моя мать не водила машину, поэтому во время каникул она часто брала меня на автобусные экскурсии. В конце одной из них мы остановились в живописной деревушке: в угоду туристам, покупающим сомнительного вкуса керамику, такие деревушки превращают в разновидность театральных декораций, иллюстрирующих жизнь того или иного художника. Мы зашли в какое-то кафе. В глубине сводчатого зала сидела компания молодежи и слушала, как один из парней играет на гитаре; в группе была одна девушка. По своей неискушенности я решила, что вижу перед собой благословенную богему, живущую в этой деревне; они собираются провести весь вечер, а может быть и ночь, слушая музыку и распевая песни; их не ограничивают временны́е рамки, а вот я должна вернуться на свое место в автобусе. Пока я их разглядывала, мне вдруг пришла на ум мечта: а вдруг кто-то из них заметит меня и, уж не знаю как, по чему-то скрытому в моем лице угадает, что по своим устремлениям я близка им по духу, и пригласит меня присоединиться к их компании. Вот какими надеждами можно питаться, когда у твоей семьи нет ни связей в обществе, ни даже представления, как можно помочь ребенку осуществить его интеллектуальные или творческие амбиции, — им просто невдомек, что существуют другие виды деятельности, другой трен жизни и — что уж совсем невероятно — таким образом можно зарабатывать себе на хлеб; да и сам ты еще слишком тесно связан с этим кругом и не знаешь, что предпринять и как еще нескоро ты сумеешь сделать то, что отвечает твоим собственным стремлениям! Ты мечтаешь, ждешь волшебную встречу на перекрестке дорог. Что касается меня, то культура, в которой я черпала стимулирующие мое воображение образцы, была культурой романа. Я не могла представить себе иного исхода из моего пригорода, чем, например, провидческий взгляд какого-то незнакомца, встреченного на вокзале Сен-Лазар: именно он вытащит меня из толпы сомнамбул. Все это оставалось на уровне интуиции, но, несомненно, будучи женщиной, я ждала, что спасение придет от мужчины, который, конечно же, угадает мои чаяния и таланты (в этом я была уверена), но сначала он прочтет все это у меня на лице. Другие подробности будущего приключения еще не прорисовались.