Пять лет минимум, сказал Урсолович. Пять? А десять не хотите ли? Тема оформилась в ее сознании к двенадцати годам, когда девочки окончательно забрасывают кукол. Забрасывают кукол, чтобы заняться…

Если бы Андрею сказали, что он страдает типичными комплексами провинциала, более того, бедного провинциала, он бы плюнул тому в лицо. Во-первых, в Москве считать себя провинциалом смешно – к этой категории принадлежит девяносто процентов населения. А те десять, которые твердят о своей старомосковской родословной, – присмотритесь-ка к ним поближе и нароете ту же тетку в Саранске и дядьку в Приуралье. А Москву – Москву он считал своей, потому как знал ее как свои пять пальцев, и это знание многого стоило.

Первые месяцы «пристоличной» жизни он все выходные колымажил на своем стареньком «Форде» с целью подзаработать и хорошенько узнать город. Андрей привык жить без выходных и не очень знал, что делать со свободным временем: читал он редко, «ящик» презирал, в филармонии ходить был не приучен. Так что свободные часы для него – сплошная маета. Андрей был человеком «прикладным» и в образовавшееся «окно» в работе начинал убирать снятую дачку, рубил дрова для печки или устраивал стирку. Данные занятия его несильно прельщали, потому он и радовался, когда работы было невпроворот.

Андрей смутно понимал, что ему очень повезло принадлежать к тому небольшому проценту населения земного шара, что получает удовольствие от ежедневного труда, оплачиваемого в конце каждого месяца. Удовольствие такое же сильное, какое его отец получал от выпивки по выходным, например. А мать – от выяснения отношений с отцом и от многочасовых телефонных разговоров. Потому для Андрея дорога от дачки на Петровку была тайной радостью.

А комплексы? Ну вот только что он «подрезал» спортивную «БМВ», в которой сидела соплячка лет двадцати. И на кой таким спортивный двигатель? А в Андреевой машине он был совсем нелишним, и отдельный кайф он получал от вытянувшихся от удивления рож владельцев дорогих тачек, которых с независимым лицом «делал» на перекрестках. «Папа и машинку купил, и права купил, а мозги забыл? – почти с нежностью спросил он мысленно у девочки из «бээмвухи», оставшейся позади. – Ай-ай-ай! Как же так!» – пожурил он неизвестного папу, выглядевшего в его воображении как мистер Твистер, бывший министр – миллионер.

Ловко развернувшись, Андрей въехал на свое обычное место на парковке. В кармане запищал телефон, и бас непосредственного Андреева начальника, полковника Анютина, кратко приказал: явиться. В его кабинет. Через пять минут. Андрей чертыхнулся – он был еще не готов докладывать, но жесткий приказ обжалованию, как водится, не подлежал, и Андрей толкнул дверь начальницкого кабинета ровнехонько через пять минут.

Однако докладывать не потребовалось – потому как в кабинете сидела посторонняя девица. Из тех, что он давеча подрезал в спортивном «БМВ».

– Каравай, Мария, – представил неприятную девицу полковник, краснощекий и жизнерадостный как никогда. – Выпускница юрфака МГУ.

«Ну, конечно, – подумал с растущим раздражением Андрей, – чай, не ПТУ в Мухосранске».

Девица встала и протянула узкую ладонь. Андрей ладонь проигнорировал и только склонил голову:

– Андрей Яковлев.

– Андрей – прекрасный сыщик, – расщедрился на комплимент Анютин медовым тоном.

«А не съесть ли вам лимону, гражданин начальник?» – задал начальнику вопрос Андрей. Не вслух, конечно. С ним-то полковник разговаривал завсегда рубленой солдатской прозой, и обычно – с целью «секир-башки».

– Я дам вас ему в тандем, – продолжал разливаться соловьем Анютин. – Он многому сможет вас научить.

«Да кто ж она такая?» – зло подумал Андрей.

А Анютин повернулся к Андрею:

– Мария идет на красный диплом…

«Очевидно, папа купил», – закончил про себя Андрей.

– По интереснейшей тематике, – продолжил Анютин. – Серийные убийства, выдаваемые за несчастные случаи. Будет вам отличной помощницей!

Андрей заставил себя снова посмотреть на девицу: пишет диплом по «серийникам»? Да она просто больна на голову. Последняя мысль столь явственно отразилась на Андреевой физиономии, что Анютин вежливо попросил девицу выйти, и она, сжимая какую-то папку (не иначе как со своим бессмертным творением), кивнула и вышла.

Как только дверь за ней затворилась, Анютин резко повернулся к Андрею, мгновенно сменив отеческое «выраженье на лице» на начальническое…

Маша стояла, подперев стенку в коридоре за дверью, и прислушивалась к анютинскому раздраженному басу, без труда представляя себе, что происходит сейчас внутри кабинета. Полковник объясняет на пальцах этому неприятному мужику в дешевых турецких джинсах, что она – блатная (как будто тот этого еще не понял!) и поэтому пусть блатная «попомогает». А неприятный тип – понаставляет ее, как может. Шансов на нормальную работу после такого «силового» вживления Маши в коллектив – ноль.

Хуже всего, что она и правда была блатной и могла предугадать, что получится из ее желания стажироваться на Петровке. Но без блата ей было сюда не попасть, а попасть хотелось – только сюда. И теперь, думала Маша с тоской, джинсовый тип будет ее тихо ненавидеть, расскажет о ней своим коллегам – мужественным сыщикам, и Маша станет белой вороной, которой никто не доверит ничего дельного. А все будут смотреть на нее с холодной иронией и ждать, пока она наконец освободит их от своего тягостного присутствия…

«Лучше бы пошла, как все, на практику в суд, делать копии и варить кофе начальству». На этой мрачной мысли дверь распахнулась, и из нее вылетел Андрей с лицом еще более перекошенным, чем ожидалось.

– Идите за мной, – сказал он. И повел длинными коридорами к дверям другого кабинета, за которыми имелось окно с почившим в бозе кактусом, несколько столов, заваленных папками с документами, и человек десять народу, не обративших на Машу никакого внимания.

Маша обрадовалась: она уже представляла себя тет-а-тет с неприятным следователем, в ледяном молчании сидящим на противоположном конце стола. Присутствие третьих лиц давало призрачную надежду, что раздражение типа рассеется, а она, Маша, вольется в команду, которая, бог даст, будет к ней более снисходительна, чем этот бука.

Андрей тем временем сдвинул папки и бумаги в сторону и указал рукой на освободившуюся часть стола.

– Ваше рабочее место, – сказал он сухо, сделав ударение на «рабочее» и давая понять, что всем и так ясно: работать она тут будет в последнюю очередь.

Так, блатные штаны просиживать.

«Все-таки вся эта история крайне неприятна, – думал Андрей, изредка скашивая глаз на незваную соседку. – Не вовремя Серый ушел на больничный. Не будь тот на больняке, отвратная молокососка досталась бы кому-нибудь другому».

Говорят, есть любовь с первого взгляда. Такой напасти у Андрея сроду не бывало. Но вот, пожалуйста, случилось с ним чуйство с точностью до наоборот. Сидит эта Маша, как ее – Каравай? Фамилия-то тоже какая дурацкая! Сидит – вроде всё на месте. Высокая, как сейчас модно (Андрею высокие девушки не нравились по определению. «Определением» в данном случае выступал собственный рост), волосы – прямые, глаза – непонятно какого цвета, светлые, нос тоже не вполлица. Сидит – и бесит Андрея сверх мочи, аж работать тяжело. Бесит лицо без макияжа, руки с обстриженными коротко ногтями и без единого кольца, черная футболка, закрытая, под горло, черные же джинсы, мокасины. Сидит, смотрит на него. Ждет. Чего, интересно?