и свобода слова. Как мне нравиться, когда цена человеческой жизни на первом месте. Его свобода. Его будущее. Его настоящее. Его прошлое.

* * *

Просто передай отцу, что я соскучился. Недавно меня с Илюшей подвозил курд, он приехал из Турции. Я рассказал что в 15 году мои предки уехали из-за геноцида, конечно он знал об этом. Я спросил как сейчас живется в Турции курдам. Он ответил проблемы. Проблемы с курдами, проблемы с армянами, проблемы с русскими. У турков со всеми проблемы. После землетрясения он приехал в Черногорию и не будет возвращаться. Мы послушали курдскую музыку и расстались, как в фильме Джармуша: не узнав друг друга имен, такими как были до встречи. Разговор был размеренный и тихий.

До этого меня подвозили Турки, богатые и бедные, все были дружелюбные и нахваливали красоту России. Черногорцы тоже очень дружелюбные, и громкие. Один когда узнал, что я не из Украины дал мне воды. Было жарко в тот день. Каждый новый черногорец при встрече, желая угодить мне, начинает поносить Украину и нахваливать Путина. Мои соседи так делали тоже. Теперь, спустя год, они знают мое отношение к Путину и его режиму. Наши беседы перестали быть громкими и улыбчивыми. Разговоры стали тихими и размеренными. Меня стали пускать в помещения не для гостей. Сегодня я поздравил пятидесяти девяти летнего соседа с днем рождения его отца и впервые увидел его настоящую улыбку.

* * *

Северный ветер нес мне весть. Но заблудился на горных дорогах, растворился в неаккуратных ветвях. Уронил весть. Весть впиталась в голодную землю, где моя, где соседа, теперь не отыскать. Аккуратно нужно на босые камни ступать, под ними не известно, чья весть может лежать. В солнце, цвета исчезают. В дожде цвета исчезают. Все цвета хранятся во мне. Моя Черногория говорит со мной украинской мовою, а я не пойму, что за весть.

* * *

Непростительно изумрудное едранское море; непростительно грязный Будванский пляж. Зимою черные горы с оттенками неба на ветвях. На миг показалось, что перестала меня любить, но нет, показалось, я тебе еще интересен, с товоею любовью неспешной. Твое спасительное полако, твое убивающее полако, для чего-то мне, видимо, нужное полако, полако, полако.

* * *

Спешу поделиться с вами, дорогие мои педагоги маленькой историей.

Один мой сосед, Мирослав, купил у другого, дедушки Бранко, участок земли. На этом участке у Бранко был старый виноградник и теплица. Виноград погиб, то что осталось мы с дедушкой разбирали по частям, а теплицу решено было переносить. Теплица метров 200 на 5. Может больше. (А может и меньше.) Скелет деревянный, по бокам балки и по центру ряд балок держат крышу. Мы с ним снимали пленку и прибивали доски между балками снизу, сантиметров двадцать тридцать от земли. Сами балки вкопанные в землю, Бранко просто отпилил у самой земли. И распилил еще всю длинную кишку теплицы на равные 14 секций. Получились такие кубики, с центральной балкой внутри. Все это происходило раньше, и было подготовкой к перемещению, а сегодня настал день самого процесса перемещения.

День красивучий сегодня. Солнце, после недели дождя. Красота. Вечер. Десять мужчин. Старшему, дедушке Бранко, за восемьдесят лет, младшему, моему сыну, двенадцать. Соседи, родственники, сыновья, внуки, албанцы, сербы, црногорцы, басанцы, русы… каждый взялся за балку, кое как подняли, поплелись. С осени не стриженная трава где-то, до колена, где-то до пояса, еще более разнообразная, чем наша компания, легла под нами тяжелыми, и еще долго будет лежать помня наш путь. Переодически поворачивая голову в сторону сына, я видел красивый закатный свет, на уставших, старых, молодых, в рабочих робах, и домашних фуфайках мужчин, пришедших после работы помочь Бранко. Поверхность земли не ровная, и мы как рессоры автомобиля то опускались, то поднимались по очереди, перераспределяя вес куба. Ходили несколько раз: четырнадцать частей. Уже привычный, но все еще чужой язык, смешки, охи и проклятия. Соседские дети махали своим отцам из нашего отряда и все дружно приветствовали их. “Чувствую себя как в комиксе” — поделился я с сыном. — “Почему?” — “Все в своих квадратиках.”

И тут я понимаю, вот она в действии подростковая программа. Распределение сил. Рядом со старым идет молодой, беря на себя большую часть веса, единственный мужик в сапогах, идет там где мокро. Один Бранко бы не перенес эту конструкцию, а вместе мы это сделали. На пути была канава, и интересно, как часть людей отпускала доски, чтобы перепрыгнуть, потом подхватывала, в то время, как следующие отпускали и перепрыгивали. А потом в гостях я пил кофе с пивом. Так принято здесь. Кофе лишь предлог, а пить с кофе можно и пиво и ракию и кока колу. И меня не отпускали домой. А когда мои глаза, видимо, достаточно окосели, меня отпустили. И я слышал вдалеке местную музыку, и выстрелы. Балканы. Стреляют от радости. И охмелевший от чистого звездного неба, (звезд много, но они расположены не так), я тоже захотел выстрелить в небо, что бы и небо знало, что я радуюсь, выстрелить в небо, что бы хоть на одну пулю, в этом мире стало меньше, выстрелить в никуда, чтобы не попасть в чье-нибудь тело.

* * *

В тот день когда я умер, казалось, святилось море. Святились деревья, горы. В тот день когда я умер рядом не было друзей, рядом не было семьи. В тот день я бросил всех кого любил и бросить их никак не мог. Но бросил. Святилось море и деревья. Но в тот день потухли и они, и для сына остались лишь тихие оттенки.