* * *

Где-то в сумке раздается короткая трель мобильника. Я просыпаюсь и встряхиваю головой, отгоняя навязчивое сновидение. Этот сон преследует меня долгие годы, что странно вообще-то, ведь это была не самая страшная, не самая кровавая из операций, в которой я принимала участие. Просто первая. Может быть, дело в этом. Может быть, есть картины, которые впаиваются в мозг навечно, и что бы ни происходило с тобой позже, как бы тебе ни казалось, что ты видела уже все и ничто на свете больше не способно выбить тебя из колеи, эти воспоминания остаются с тобой навсегда.

С детства увлекаясь литературой и испытывая некую тягу к письму, я неоднократно пыталась написать о тех событиях. Не для печати, разумеется, нет. Просто в психотерапевтических целях. Наверное, еще и поэтому мне до сих пор кажется, что эта история, преломившись у меня в голове, как в кривом зеркале, продолжает жить своей жизнью, не давая мне покоя.

Автобус ровно гудит мотором, осторожно пробираясь по высокогорной трассе. Должно быть, этот монотонный негромкий звук и убаюкал меня, позволил забыться, привалившись головой к запыленному оконному стеклу.

За окном тянется горная дорога. Очень похожая на ту, из моего сна. Каменистый, то серый, то буро-коричневый рельеф, темные хвойные деревья, устремляющие ввысь, к глядящей с небес бледной луне, свои верхушки. Редкая, припорошенная пылью растительность, пробивающаяся меж камней. Высоко-высоко, где днем небо бывает такое насыщенно-синее, что, если долго смотреть на него, в глазах начинают рябить разноцветные вспышки, должны светлеть утонувшие в зелени крыши горных поселений. Но сейчас темно, их не видно. Мглистый вечер висит над горами, и лишь редкие перистые облака цепляются за вершины. Моря здесь нет, вся дорога идет через горы. Но я знаю, что, если открыть окно этого комфортабельного турецкого автобуса, выгнать из салона выхолощенный кондиционированный воздух, сюда ворвется его соленый, свежий запах. Донесется через сотни километров. Ни на что иное в мире не похожий аромат, будящий в голове какие-то детские мечтания о каравеллах, путешествиях, приключениях, страшных, но благородных пиратах и сундуках с награбленным золотом, спрятанных в темных прибрежных пещерах. Увы, все эти романтичные представления остались далеко в детстве. Мне тридцать семь лет, и по долгу службы я давно уже знаю, что в контрабандистах, погонях, смертельных схватках нет ничего романтичного. Тут всегда замешаны деньги, войны и жизни десятков, сотен, тысяч людей, иногда не имеющих никакого отношения к предмету торговли.

Немного придя в себя после сморившего меня сна, я вдруг вспоминаю, что меня разбудило. Звук входящего сообщения! Конечно, значит, автобус давно миновал приграничную с охваченной войной Сирией территорию и заработал турецкий мобильный Интернет. Я невольно хмурюсь, думая о том, кто мог бы прислать сообщение. Перед отъездом я распрощалась со всеми своими коллегами на базе. Постаралась решить все вопросы, утрясти все завязанные на мне дела. Хотелось уехать раз и навсегда и больше не вспоминать о том, что было, ни с кем не контактировать. Неужели кто-то еще не все со мной решил?

Я лезу в лежащий у меня на коленях рюкзак, машинально проверяю, на месте ли полученный из Москвы документ, подтверждающий мою увольнительную и дающий разрешение на поездку в Москву. Конечно, на месте, иначе мне не удалось бы преодолеть блокпост на границе Сирии и турецкого Диярьбекира. И все же мне доставляет некое смутное удовольствие в который раз прикасаться к нему руками. Это — мое будущее, мой билет в спокойную, мирную жизнь.

Конечно, мне еще придется побороться, убедить генерала Голубева подписать мою отставку. Он решительно отказался сделать это дистанционно, потребовал моего приезда в Москву и подписал вот эту самую увольнительную. Конечно, меня, аналитика с таким опытом, принимавшего участие в разработке и проведении нескольких десятков крупных операций, награжденного орденом Мужества и медалью «За отвагу», не захотят отпускать так просто. Будут сулить всякие земные блага, убеждать остаться хотя бы на контрактной основе. Но я все же буду настаивать на отставке. Ведь для меня это станет возможностью забыть о срочных приказах, ночных побудках, сотнях страниц расшифровок телефонных переговоров, бесконечных аналитических выкладках, в которых жизни людей обозначаются лишь безликими цифрами. Это станет моей вольной.

Отодвинув в сторону папку с документами, я наконец достаю мобильник.

«Привет, — читаю я. — Как ты? Посмотри новый пост об отставке Красносельцева. Не подскажешь, как лучше отреагировать? А то мой пресс-секретарь развел в отзыве какие-то сантименты».

Две строчки. Все по делу. А у меня отчего-то начинает колотиться сердце. Это глупо, нелепо. Нас с Тимуром, отправителем этого сообщения, связывают чисто деловые отношения. Тимур Ахметович Сайдаев — министр внутренних дел одной из республик в южном регионе России. Несколько лет назад я работала журналистом, собирающим материал о тамошнем быте, а затем уже по личной договоренности выполняла задания, связанные с написанием текстов, речей, комментариев для прессы, официальных заявлений и прочего обязательного для официальных лиц славословия. Вернее, так следовало из бумаг. На самом же деле…

Впрочем, как обстояли дела на самом деле, кроме меня, не знал почти никто. Для Тимура я всегда оставалась всего лишь малоизвестной журналисткой, решившей сменить карьеру политического обозревателя на более спокойную, более надежную должность — личного пресс-секретаря.

Когда долго работаешь с человеком бок о бок, и не просто работаешь, а стремишься понять его мышление, уловить особенности его речи, прочувствовать неповторимый индивидуальный стиль, конечно, невольно сближаешься с ним, и думать начинаешь схоже, и проникаешься некоторыми чертами характера. У меня же для этого было еще больше причин… Порой мне начинало казаться, что я ловлю его мысли на лету. Что стоит ему лишь нахмурить широкие темные брови и дернуть углом рта — и я уже знаю, что именно он хочет сказать в очередном своем официальном комментарии.

Признаться, ему вся эта писанина претила. В его руках находилась большая власть, и тратить время на обязательные мероприятия, интервью и заметки для прессы он не любил. Наверное, я была для него ценна еще и потому, что не отнимала много времени. Я всегда была рядом, чтобы снять хотя бы этот груз с его плеч.

После, уже когда я вынуждена была уволиться и уехать из города, почти на целый год ставшего мне домом, Тимур иногда еще обращался ко мне. Я никогда не страдала жаждой писательской славы, и работа журналиста мне нравилась. Я, в отличие от словоохотливых писательниц, умела работать коротко и по делу. Тимур же считал, что я просто устала от замысловатых восточных традиций, что, уехав из его города, обосновалась где-то в Москве, все так же пишу заметки, пресс-релизы, речи — только теперь для какого-то другого чина. Впрочем, о том, где я сейчас нахожусь, он никогда меня не спрашивал, а мне, соответственно, не приходилось лгать. Помочь ему мне было несложно, к тому же… К тому же я была до нелепости благодарна за возможность хоть как-то поддерживать с ним связь. И каждое его обращение будило внутри какие-то смутные надежды. Может быть, когда-нибудь… Однажды… Когда все это кончится?.. Ведь когда-нибудь моя жизнь перестанет быть сплошной войной, срочными командировками, отправками на очередной объект, душными городками, пыльными дорогами, бесконечными аналитическими сводками и смертями? И вот тогда, возможно, мне удастся вернуться в прекрасный южный город с шелестящей листвой посреди проспекта, дарящими прохладу в жаркий южный полдень фонтанами, островерхими минаретами, удастся вернуться к моему остроумному и далеко не глупому начальнику, и… Возможно, именно рядом с ним мне удастся обрести покой.