Откровенно сказать, я высоко ценил мамину помощь, но… жить с этим было непросто. Сплюнув пасту, я прополоскал рот и пошел одеваться.

Позавтракал я в гостиной, смотря новости, а мама маячила в коридоре у меня за спиной так близко, как позволял провод от плойки.

— Что-нибудь интересное в школе сегодня? — спросила она.

— Нет, — ответил я.

В новостях тоже не было ничего интересного, по крайней мере никаких смертей в городе, а меня только это и интересовало.

— Ты считаешь, Форман хочет допросить меня еще раз?

Мама у меня за спиной на несколько секунд погрузилась в молчание, и я знал, о чем она думает, — мы не все рассказали полиции о том, что случилось в ту ночь. Одно дело, когда за вами приходит серийный убийца, и совсем другое — когда серийный убийца оказывается демоном и на твоих глазах превращается в прах и черную слизь. Как ты расскажешь о таком полиции, не рискуя оказаться в сумасшедшем доме?

— Наверняка они просто хотят убедиться, что все правильно поняли, — наконец произнесла она. — Мы рассказали им все, что знали.

— Все, кроме истории про демона, который пытался…

— Мы не будем об этом говорить.

— Но мы не можем просто делать вид…

— Мы не будем об этом говорить, — повторила мама.

Она ненавидела вспоминать о демоне и почти никогда не признавала его существование вслух. Мне отчаянно хотелось поговорить с кем-нибудь, но единственный человек, с которым я мог поделиться, отказывался даже думать об этом.

— Все остальное я уже рассказывал двадцать семь раз, — проворчал я, переключаясь на другой канал. — Форман либо слишком подозрителен, либо глуп.

Другой канал был так же скучен, как предыдущий.

Мама задумалась на секунду.

— Ты думаешь о нем плохо?

— Ой, мама, брось.

— Это важно.

— Я сам справлюсь, ма, — сказал я, кладя пульт. — Я научился справляться с этим много лет назад. Не надо каждую минуту напоминать мне о всякой ерунде.

— Ты сейчас думаешь плохо обо мне?

— Да, начинаю.

— И?

Я закатил глаза:

— Ты сегодня прекрасно выглядишь.

— Ты даже не посмотрел на меня с того момента, как включил телевизор.

— Я и не обязан говорить искренние слова, главное — приятные.

— Искренность не помешает…

— Знаешь, что не помешает? — спросил я, относя пустую тарелку на кухню. — Не помешает, если ты перестанешь каждую минуту ко мне приставать. Половина плохих мыслей приходит мне в голову оттого, что ты бесконечно зудишь над ухом.

— Лучше это буду делать я, чем кто-то другой, — невозмутимо парировала она из коридора. — Я знаю, ты слишком любишь меня и не сделаешь ничего дурного.

— Ма, я социопат, я никого не люблю. По определению.

— Это что, скрытая угроза?

— Ма, бога ради… нет, это не угроза. Я ухожу.

— И?

Я вышел в коридор, раздраженно посмотрев на нее:

— Сегодня я буду думать обо всех хорошо и улыбаться.

Я схватил рюкзак, открыл дверь, повернулся и в последний раз взглянул на маму.

— Ты и вправду отлично выглядишь, — сказал я.

— Это с какой стати?

— Ты не хочешь знать.

Я оставил маму и спустился к черному ходу, где наша квартира на втором этаже соединяется с моргом на первом. Там на небольшой площадке между дверями и лестницей я ненадолго задержался, чтобы глубоко вдохнуть. Каждое утро я говорил себе, что мама старается сделать как лучше, что она понимает мои проблемы и единственным известным ей способом хочет помочь мне справиться с ними.

Прежде я думал, что, поделившись с ней правилами, помогу себе соблюдать их (буду выполнять более скрупулезно), но она стала контролировать каждый мой шаг, и я не видел выхода из этой ситуации. От такой заботы я с ума сходил.

В буквальном смысле.

Правила, которым я следовал, призваны были защищать людей — не позволять мне поступать плохо и попадать в ситуации, когда от меня могут пострадать люди. А пострадать они вполне могли.

В семь лет я открыл самую большую страсть моей жизни — серийные убийцы. Мне, конечно, не нравилось то, что они делали, — я понимал, что так нельзя, но меня очаровывали их поступки, очаровывало, как и почему они решались на это. Больше всего меня интересовали не различия между ними, а сходство — друг с другом и со мной. Читая и узнавая все больше и больше, я начал отмечать про себя тревожные симптомы: хроническое недержание. Пиромания. Жестокость к животным. Высокий коэффициент интеллекта при низких отметках; одинокое детство почти без друзей; напряженные отношения с родителями и неблагополучная семья. Были десятки симптомов, указывающих на задатки серийного убийцы, — и все они имелись у меня. Если вдруг обнаруживаешь, что можешь идентифицировать себя только с серийным убийцей, — это становится немалым потрясением.

Но эти симптомы нельзя рассматривать как окончательный приговор: они наблюдаются у большинства серийных убийц в детстве, но масса детей с такими симптомами так и не вырастает в серийных убийц. Это поэтапный процесс перехода от одного плохого решения к другому, когда каждый раз позволяешь себе чуть больше, делаешь шажок чуть дальше и в конечном счете оказываешься в подвале, битком набитом трупами, где устроил святилище с алтарем из черепов. Когда ушел отец, у меня наступил период бешенства — я был готов убивать всех и каждого, а потому решил, что пора взять себя в руки. Я выработал правила, которые позволяли мне по возможности оставаться нормальным, счастливым и смирным.

Многие из этих правил говорили сами за себя: «Не мучай животных», «Не мучай людей», «Не угрожай людям или животным», «Ничего не ударяй и не пинай». С возрастом я понимал себя все лучше, а потому стал уточнять правила и, если необходимо, дополнять их конкретными указаниями: «Если захочу причинить кому-то боль, я должен сказать ему что-нибудь приятное». «Если я зацикливаюсь на каком-то человеке, то должен целую неделю вообще его не замечать». Такие правила помогают избавляться от опасных мыслей и избегать опасных ситуаций.

Когда я повзрослел, мой мир изменился, а с ним изменились и правила: у девочек в школе появились бедра и грудь, и внезапно мои кошмары вместо визжащих от боли стариков наполнились молодыми женщинами. Тогда я ввел новое правило: «Не смотреть на женскую грудь». Но в целом я считаю, что проще вообще не смотреть на девчонок.

И тут мы переходим к Брук.

Брук Уотсон — самая красивая девочка в школе, моя ровесница, жила в двух домах от меня, и даже в толпе я различал ее запах. У нее были длинные светлые волосы, зубные скобки и такая великолепная улыбка, что я не мог понять, зачем вообще улыбаются другие девчонки. Я знал расписание ее уроков, ее день рождения, пароль к электронной почте, номер социального страхования, хотя все это меня совершенно не касалось. По идее, когда возникала мысль разузнать что-либо подобное, меня должно было останавливать правило, запрещающее шпионить за людьми, но… Брук — особый случай.