– Товарищ полковник, – Алексей вскинул руку к шлемофону, – разрешите обратиться к майору Кузнецову.

– А, Соколов, – узнал лейтенанта командир дивизии. – Обращайтесь.

Алексей подошел к командиру полка. Майор лишь кивнул устало. Кузнецов, как и все командиры его полка, не спал двое суток. И сейчас, когда бойцы отсыпались по землянкам и редким деревенским хатам, он сидел на совещании в штабе дивизии, докладывая о ночных боях и положении полка.

– Что у тебя, Соколов?

– Комбат велел лично доставить пленного немецкого офицера. И если понадобится помощь переводчика, то принять участие в допросе.

– Кстати, очень кстати, – вмешался в разговор полковник Островерхов. – И пленный офицер, и знание языка Соколовым. Оставьте своего боевого лейтенанта. Через полчасика допросим пленного. Его что, во время последнего боя захватили?

– Так точно, – кивнул Соколов. – В чине майора. Командир моторизованного батальона, который атаковал нас ночью во фланг и едва не прорвался к железнодорожному узлу.

– Вот вам лишнее подтверждение! – энергично рубанул воздух рукой Островерхов. – Соколов, останься, ты нам сегодня пригодишься.

Алексей снял с головы шлемофон и уселся на свободный стул у стены. Как только его спина коснулась стены, глаза сразу стали слипаться. Вот еще не хватало заснуть во время совещания в штабе дивизии. Надо было срочно что-то предпринимать, а то опозоришься на все соединение. И Соколов, вцепившись пальцами в руку, стал больно щипать себя ногтями. До боли, так, чтобы терпеть из последних сил. Так сосредоточившись на боли, он сумел немного отогнать сон, а заодно и услышать, что обсуждало командование.

– Что мы имеем на сегодняшний день, товарищи. – Островерхов подошел к карте на стене. – Партизанские отряды по всей полосе оперативных немецких тылов рвут железнодорожные пути и мосты, подрывают военные эшелоны. Немцы едва успевают чинить полотно. Они стянули сюда большое количество специализированных подразделений, сгоняют даже местное население. Подведено из тыла и снято с передовых в общей сложности примерно около трех полков и два батальона фельдполиции. За последнюю неделю трижды маршевые части противника вместо того, чтобы отправляться на позиции, бросались на прочесывание местности. Все это негативно сказывается на попытках немцев форсировать работы по укреплению своей обороны. Но имеется и иная тенденция. По сведениям партизан, которые они передали нам, на станцию Рощино-Узловая свезены сотни тонн рельсов и несколько составов шпал для восстановления путей. Такое количество, если оно подтвердится, может говорить лишь об одном – о срочном восстановлении большого участка взорванных путей и срочной переброске резервов в район нашего предстоящего наступления или немецкого контрнаступления. Оперативный отдел штаба армии полагает, что гитлеровцы могут перебросить на наш участок несколько танковых частей с Харьковского направления. Не нужно объяснять, что такое количество бронетехники сведет на нет все наши усилия по подготовке наступления, а может быть, и остановит его. По крайней мере, мы понесем такие потери, что боеспособность дивизии упадет ниже некуда. Приказ командования вполне четкий, и отменять его никто не намерен. Дивизия должна выполнить задачу любой ценой.

– Значит, нужно срочное подтверждение сведений о грузах на станции Рощино-Узловая, – развел руками Кузнецов. – И, видимо, выслать лучше нашу разведгруппу. Времени не остается на то, чтобы отправить задание одному из партизанских отрядов, а затем переправить сведения через линию фронта к нам.

– Более того, – поддержал майора командир дивизии. – Нужно еще точно оценить силы противника, охраняющие станцию и подходы к ней, объемы и расположение грузов. Рощино-Узловая – это два километра шестипутного сортировочного узла и восемь отстойников. Нам нужно будет в соответствии с полученными данными нанести авиационный или артиллерийский удар по эшелонам с рельсами и шпалами. Если сведения окажутся неточными, удар будет нанесен впустую и гитлеровцы все же используют эти ресурсы для восстановления путей. Вот поэтому я и попросил задержаться лейтенанта Соколова. Он у нас признанный специалист по рейдам и действиям в тылу врага. Как, товарищ лейтенант, справитесь?

– Так точно, товарищ полковник! – Соколов тут же поднялся, как и положено по уставу, когда к тебе обращается старший по званию. – Только у меня рота не в полном составе. Были большие потери за последние недели. Пополнение еще не прибыло. В роте боеспособных машин, на которые можно рассчитывать в данной операции…

– Нет, лейтенант, – покачал головой Островерхов. – Роту мы тебе не дадим. С ротой танков ты передовую не проскочишь. Тут надо «на кошачьих лапах», одной «тридцатьчетверкой». Где лесочком, где балочкой, а где и с боем прорваться. Оценить систему огневых точек на подступах к станции, разглядеть составы и их расположение, на карту нанести. Кроме станции, нас интересуют еще и автодороги рокадного направления.

– Понял, товарищ полковник. – Соколов, сосредоточившись, помолчал, потом добавил: – Мне придется наводчика оставить здесь. Когда такой рейд намечается, то не столько воевать предстоит, сколько оперативно маневрировать и головой крутить на все триста шестьдесят градусов.

– Вы что же, не доверяете экипажу вашей командирской машины? – удивился Островерхов. – Я полагал, что командиры подразделений подбирают себе лучшие экипажи.

– Доверяю, товарищ полковник, – поспешно ответил Алексей. – Если бы не доверял, то в бой бы с ними не пошел. А с этим экипажем я третий год воюю, горели вместе. Просто во время боя, когда приходится командовать ротой, еще кое-как можно потесниться втроем в двухместной башне. Но рейдовать одним танком, тут…

– Я считаю, товарищ полковник, что экипаж справится и без ротного командира, – неожиданно вставил майор Кузнецов. – Я хорошо знаю этот экипаж. Командир танка старшина Логунов – отличный танкист, опытный командир, у которого за плечами финская война. Экипаж слаженный, работает в бою умело, у них полная взаимозаменяемость. Не стоит создавать лишние сложности. А Соколов нам понадобится здесь, для допросов пленного. Я не думаю, что мы обойдемся быстрым разговором на полчаса. Ваш переводчик вернется, как мне кажется, дня через два. Вот Соколов его пока и заменит.

– Ну, приняли решение, – согласился Островерхов.

Алексей вышел на улицу и пошел к «Зверобою», стоявшему у покосившегося забора старого и почти сгоревшего во время боев сквера с танцплощадкой. До войны здесь, в этом городке, наверняка по субботам играл духовой оркестр, и люди приходили танцевать, есть мороженое, просто гулять с детьми по дорожкам сквера. Тихо, мирно. И вот таким же сентябрьским днем они смотрели на желтеющие листья, на пронзительно голубое небо и совсем не думали о войне. Нет, думать, конечно, думали, поскольку приходили тревожные вести из-за рубежа. Тревожно было на душе, но все надеялись, что Советский Союз все же не будет втянут в жестокую и бессмысленную войну.

Как же давно все это было. Танцы, мирное небо, тихие вечера, прогулки с девушками. Алексей остановился и потер