Завтра наступило слишком рано.

* * *

Голова болела, в ушах стоял звон, но веки он сумел разлепить. И даже привстал, опираясь на локти. Взглянул, глазам не поверив. Локоть скользнул по земле.

…Горели самолеты, легкие одномоторные Р-Z[5], горел деревянный штабной домик, и земля горела – слева, где еще недавно стояли бензовозы. Ночь отступила, желтое пламя отогнало тьму, обострив контуры и сгустив цвет. Лежащие на земле люди казались черными, их было много, очень много. И такими же черными были фигуры тех, что неторопливо шли по взлетному полю от самолета к самолету, превращая боевые машины в пылающие темным огнем костры. В этих фигурах имелось что-то заведомо неправильное, чему здесь, в расположении 5-го легкобомбардировочного полка, к которому причислен его БАО, не место. Он всмотрелся и понял. Силуэты! Шинели и короткие карабины еще можно спутать, но на головах у поджигателей фуражки – польские, их, кажется, называют конфедератками…

Поляки?!

Двое в фуражках, что были поближе, переглянулись и неторопливо двинулись в его сторону.

Он понял, что ждать больше нечего, и встал, безоружный, в расстегнутой шинели. Ремень где-то потерялся, фуражка сползла на левое ухо. Тот, что шел первым, задержался возле одного из тел, вскинул карабин…

Т-тох!

Тело дернулось… Застыло.

Он оглянулся. Сзади, где палатки, было заметно темнее, а дальше, у близкой лесной опушки, ночь стояла тяжелой стеной.

Надо бежать. И он побежал.

* * *

– Товарищ старшина! Сюда! Сюда!..

До опушки не добрался, раньше перехватили, шагов за двадцать. В желто-сером сумраке он сумел разглядеть форму и облегченно выдохнул. Свои! Взгляд зацепился за петлицы – общевойсковые, как и его прежние, но это не удивило. 5-й ЛБАП только начал осваивать новый аэродром на северной окраине Логойска, рядом стоят строители и еще кто-то…

– У вас есть оружие, товарищ?

Спрашивал лейтенант, суровый, подтянутый, в застегнутой на все крючки шинели. Рядом с ним двое, такие же аккуратные, хоть сразу на плакат. Эти с карабинами, но в него не целятся, при ноге держат.

– Н-нет, – проговорил он, устыдившись собственного вида. Не герой-комиссар, бойцам пример, а воплощенная паника. Поэтому поспешил добавить:

– Мне не выдали. Я… Я только сегодня прибыл. То есть вчера.

– Представьтесь, старшина. И доложите обстановку!

Он сглотнул. Армия как она есть. Доложите обстановку! Неужели и так не понятно? Впрочем, если эти, аккуратные, из соседней части, все вполне логично.

– Замполитрука Александр Белов! 124 БАО при Минской авиабазе. Направлен в 5-й легкобомбардировочный полк. Ночью ждали учебную тревогу, а вместо этого…

Хотел добавить про конфедератки, но не стал. Этот аккуратный – начальство невеликое, тут кто постарше разбираться должен.

Лейтенант поглядел куда-то в сторону, в самую темень. Кивнул. И темень откликнулась – звонким девичьим голосом.

– Młodszy personel dowodzący. I komisarz też. Weźmy to![6]

Лейтенант вновь кивнул, но уже тем, что стояли рядом. От первого удара прикладом замполитрука Белов сумел уклониться.

Второй пришелся точно в звенящий болью висок.

3

Перед тем как шагнуть на влажную после недавнего дождя крышу, она на малый миг задержалась у чердачного окна. Нет, так не годится! Во-первых, страшно. Во-вторых, очень-очень страшно…

За окном – ночь и яркие огненные строчки, белым и желтым по черному:

Р-рдах! Рдах! Тох-тох-тох!.. Р-рдах!

У тех, кто осаждает дом, – пулемет, у тех, что внизу, – карабины. Строжайший приказ: только земное оружие, особенно если уходить некуда. Как раз сегодняшний случай.

Тох-тох-тох!.. Тох! Тох!..

Их было шестеро в маленьком деревянном доме за высоким забором. Улица Шоффай, XII округ, «черная дыра Парижа», как шутил отец. Посреди тяжеловесных скучных шестиэтажек – село чуть ли не позапрошлого века. Как и почему уцелело, ведают лишь спекулянты недвижимостью.

Рдах! Р-рдах! Рдаум!..

Страшно! А еще холодно, очень холодно, подогрев она включать не стала. Вчера, в пробном полете (три круга над утонувшим в ночной тьме кварталом) чуть пóтом не изошла. Уже март, сырая парижская весна, комбинезон рассчитан на полярные морозы…

И руки плохо слушаются. И зубы стучат так, что за ушами больно.

Тох-тох-тох!.. Р-рдах! Рдах!

Еще пять минут назад она гордилась полученным приказом. Четырнадцать лет – и самый настоящий подвиг. Пусть даже она сделает по неровной черепице всего несколько шагов…

Страшно… За крышей наверняка наблюдают. Те, что за ними пришли, прекрасно знают, с кем имеют дело. Могли и Прибор № 5 прихватить. Если так, совсем плохо, от «марсианского ранца» не уйти, перехватят прямо на взлете, скрутят, кинут на землю.

…На Старую Землю. На чужую Землю.

Тох-тох-тох!.. Р-рдах! Рдаум!..

Нет, так не годится! С такими мыслями она уже, считай, мертва.

Мертва…

Тяжелое каменное слово ударило прямо в сердце. И внезапно стало легче. Умереть – все равно что нырнуть в холодную воду. Чем быстрее, тем легче. Мама погибла сразу, за долю секунды, когда Транспорт-2 превратился в пламя.

Мертва? Ну и пусть.

Тело четырнадцатилетней девочки в сером летном комбинезоне с черным тяжелым «блином» на груди, с надвинутым на самый нос шлемом, бесшумно и безвидно сползло вниз по деревянной лестнице. Дрогнуло, застыло. Она, проводив мертвую равнодушным взглядом, шевельнула губами:

Прощай!

И шагнула на крышу.

Тем, кто уже убит, – не страшно!

* * *

Повезло – «марсианин» не встретился. У полиции и у Второго управления Генштаба[7] нет своих ранцев, но к операции могут подключить людей майора Грандидье. У этих ранцы есть, и летать они умеют. Одна ликвидация Гейдриха чего стоит![8]

Но – повезло. И пули не задели, хотя наблюдатели, не сплоховав, команду дали вовремя. Пулеметная очередь прошла совсем рядом, еще одна прочертила желтую строчку под ногами. А больше почему-то не стреляли, хотя взлетала она медленно, не птица – воздушный шарик. И только поднявшись повыше, поняла в чем дело. Французы о ранцах знают, а об аппарате «С» (черные блины на груди и на спине, тяжелый пояс, микрофон у губ) – нет. Стрелять же по взлетевшему «марсианину» бесполезно, тяжелый ранец за неполную секунду унесет вверх на сотню метров.