– Ну здорово. Ты же так долго зубрил этот отвратительный немецкий, может будет повод довести его до ума.

– Зайка, – Макс наконец поднял глаза, и я поняла, что все плохо, – Это полгода. Может больше. Все мероприятие весьма недешево, я поеду один от всего предприятия и надо выжать максимум.

– Поеду? – тихо переспросила я, – Поеду? В утвердительной форме? Ты даже не спрашиваешь, ты просто говоришь, что уже решил.

Макс потупился. Я вдруг почувствовала ужасную пустоту и бессилие. Вот оно что. Он давно это знал, он давно уже все решил. Все эти постоянные задержки, виноватый вид, разговоры по скайпу в кабинете. Будь это не Макс, я бы решила, что мой муж завел любовницу, но нет. Он трудоголик, он зависим от денег, от своего положения, от возможности решать за других. Я знаю, что он вырос в небогатой и не очень благополучной семье, и всю жизнь мечтал из этого вырваться. Блестяще учился, строил карьеру. Но раньше, когда мы познакомились, он был живым. Он смеялся, любил, радовался. Я чувствовала его тепло и свет, и мне всегда хотелось спрятаться в его объятья, чтобы он защитил, уберег меня от всего колючего страшного мира.

В теперь он словно сам стал как его любимые машины – с четко заданным алгоритмом и планом действий, собранный, скрупулёзный, с улыбкой четко по поводу. Но он по-прежнему называл меня «Зайчик», потому что когда мы начали встречаться, я все время так отчаянно без стеснения улыбалась, что была похожа на Бакса Банни. Он по-прежнему обнимал меня, ходил со мной в кино, на фильмы, которые я выбирала и мирился с тем, что ничего не может найти в нашей квартире.

Но вместе с тем за последние годы мы стали друг другу настолько чужими, насколько могут стать только люди, которые очень друг друга любили. И может эта поездка просто попытка избежать самого страшного?.. Того холода, который медленно, но неизбежно пробирался в наши сердца.

Черная дыра в моей груди заныла, ее края поползли в стороны, обжигая ребра.

– Прости, я не права, – я сглотнула комок, посмотрела на Макса и постаралась улыбнуться, – Ты горишь этим делом, ты идешь за своей мечтой. Так мало людей могут этим гордится.

Макс неуверенно улыбнулся и взял меня за руку.

– В последнее время я чувствую, что нам тяжело. Я очень много работаю и так устаю, что не нахожу сил почти ни на что. Я знаю, что ты грустишь и обижаешься, хотя стараешься не подавать вида. Но все стало как-то не так, мы стали другими, что-то ушло из наших отношений. Я люблю тебя, заяц. Но мне кажется, нам нужна пауза, чтобы разобраться в том, что происходит, подумать и, возможно, начать все сначала. Или…

– Или отпустить друг друга, – закончила я, забирая свою руку.

Макс грустно кивнул.

Я посмотрела в окно, крупными хлопьями шел первый ноябрьский снег, который завтра непременно растает и превратиться в мокрое серое месиво под ногами.

Как же он прав.. За что стоит ценить Макса, так это за его рациональность. Не сказав ни одного лишнего слова, он так точно описал, то что между нами происходит, то что я давно чувствую, но боюсь выразить словами.

– Ты же как-то гадаешь по кофе? – Макс подмигнул и пододвинул мне свою чашку – Ну, что меня ждет?

– Макс, – вздохнула я, – в твоей чашке нет гущи, твоя чертова машина варит идеально чистый, я бы даже сказала эталонный кофе.

Глава 2

Я ненавижу аэропорты. У кого-то они ассоциируются с путешествиями, новыми странами, теплыми объятьями. А у меня с тоской и страхом. Первый раз я ступил в этот страшный стеклянный парник, когда был совсем мелкий. Лил дождь и наш рейс все время откладывали. Я молча сидел рядом с мамой, похудевшей и словно почерневшей за последние месяцы. Она подолгу смотрела в одну точку и нервно комкала в руках платок. Каждый раз, когда объявляли рейс, мама вздрагивала, а потом как-то обмякала, смотрела на меня и, вымученно улыбнувшись, гладила по голове. Я не понимал, почему она так грустит, ведь мы летим в Германию к папе, которого так давно не видели. Он обещал показать мне настоящие замки, где жили тефтонские рыцари и угостить мороженым в Баскин Роббинс.

Я еще не знал, что папа меня не узнает. Что обратно я полечу с тетей Линой, а мама останется в Германии. Через два месяца она вернется почти прозрачной, с угловатым незнакомым лицом. В тот день опять лил дождь. Мы с тетей Линой толкались среди встречающих, она крепко держала меня за руку, а я вставал на носочки, пытаясь разглядеть мамино лицо в длинном потоке выходящих людей.

Увидев нас, мама кинулась ко мне, почти упала на колени, прижала так крепко, что из моих легких вышел воздух, и заплакала… Настолько горько, что я сразу понял, случилось что-то плохое, папа не вернется.

– Эй, опять хандришь? – Тэм ткнул меня кулаком в плечо, – Завязывай с этим, мы отлично отыграли.

Я очнулся и кивнул. Тэм раздраженно вздохнул.

– Мы с Риком собираемся взять такси, ты с нами?

Я отрицательно помотал головой. Разговаривать не хотелось от слова совсем.

– Ну как знаешь. Только не забудь, что у нас завтра концерт, а то опять напьешься… Марти уже достали твои выходки.

Я опять кивнул.

Тэм махнул рукой в мою сторону и растворился в толпе. Я медленно побрел к выходу. Курить хотелось просто безумно.

На улице валил противный мокрый снег. Я нашел зону для курения и судорожно затянулся, глотая горький горячий дым. Немного отпустило, но вместе с тем навалилась какая-то давящая тоска. Я смотрел на свинцовые тучи, затянувшие все небо и меня захватывал вязкий непроглядный мрак. Ощущение бессилия и бесполезности. Зачем? Зачем я все это делаю? Какой смысл в моей музыке? Меня все равно не слышат, не слышат то, что я пытаюсь сказать, то что я порой почти кричу со сцены. Толпы размалеванных фанаток пищат, как идиотки. И вообще, кажется, нас слушают одни школьники. Я раздраженно полез за еще одной сигаретой, но обнаружил в кармане пустую пачку. Черт. Я скомкал ее и швырнул в мусорку. Вместе с пачкой из кармана вылетело несколько флаеров на завтрашний концерт. Я кажется хотел кого-то позвать.. Кого? Да, плевать.

Я смотрел, как глянцевые листовки размокают, погружаются в ноябрьскую грязь и не стал их поднимать. Пускай. Плевать.

Ноябрьский холод стал пробираться мне под тонкую куртку. Я