– Я бы с ума здесь сошла. Через неделю.

Элдер улыбнулся:

– Посмотрим.

– Пап, я столько здесь не останусь.

– Я знаю. – Он-то надеялся, что она поживет у него подольше.

– У нас будет вечеринка, в субботу. И я хочу там быть.

Элдер указал ей, куда ведет тропинка между двумя скальными выступами:

– Если пойти туда дальше, мы сможем обогнуть утес и вернуться через дальние поля.

– О'кей. – И на короткое время она взяла его за руку.

В тот вечер они отправились ужинать в паб между Тревеллардом и Сент-Джастом. Дюжина столиков в общем зале, отделенном от большого бара, и почти все заняты. Кэтрин переоделась в длинную джинсовую юбку и майку, которая облегала ее плотнее, чем Элдер считал удобным. Сам он надел свои обычные синие джинсы и выгоревшую хлопчатобумажную рубаху с темно-синим свитером, брошенным сейчас на спинку стула. Элдер заказал баранье филе и потом наблюдал, довольный, как Кэтрин за обе щеки уплетает жареное мясо.

– На этой неделе, значит, никакого вегетарианства?

Она улыбнулась и показала ему язык.

Когда унесли пустые тарелки, они уселись поудобнее, беседуя о том о сем, и шум, стоявший в зале, как бы отгораживал их ото всех остальных.

– Как твои спортивные успехи?

– Все о'кей.

– А весенние тренировки?

– Тоже.

Кэтрин начала серьезно заниматься бегом, когда ей было лет десять, и именно Элдер первым стал поощрять это: сам бегал вместе с ней, был ее тренером. В первый раз выступая за свой клуб на дистанции двести метров, она пришла третьей и была самой юной в этом виде соревнований.

– Первые соревнования, должно быть, скоро?

– Чемпионат страны, в середине месяца.

– На какие дистанции будешь бежать? Двести и триста метров?

Кэтрин покачала головой:

– Только на триста.

– Отчего?

– Там я могу выиграть.

Элдер рассмеялся.

– Что смеешься?

– Да так, ничего.

– Думаешь, я такая тщеславная? Гонюсь за славой?

– Нет.

– Именно так ты считаешь.

– Нет, – повторил Элдер. – Уверенная в себе, так бы я тебя назвал. Целеустремленная.

Тут она посмотрела на него:

– Может, мне приходится быть такой.

Перехватив взгляд официанта, Элдер дал ему знак принести счет. Кэтрин вертела серебряное колечко на мизинце левой руки.

– А как мама?

– Сам у нее спроси.

– Я тебя спрашиваю.

Вытащив из сумки мобильник, она положила его перед ним на стол:

– Спроси у нее сам.

Едва взглянув на принесенный счет, он протянул свою кредитную карточку и взял свитер со спинки стула. Кэтрин убрала непонадобившийся телефон с глаз долой.

Он медленно вел машину по дорожке. Мелкие камешки хрустели и перекатывались под колесами. Свет на верхнем этаже они оставили непотушенным.

– А я здорово устала, – сказала Кэтрин, когда они вошли в дом. – Думаю, мне лучше прямо в постель.

– Конечно. Тебе что-нибудь еще нужно? Может, чаю или…

– Нет, спасибо. И так отлично.

Она приподнялась на цыпочки, и ее губы скользнули по его щеке.

– Спокойной ночи, папа.

– Спокойной ночи.

Он налил себе в стакан немного виски «Джеймисон» и вышел из дома. Там, во мраке, тенями теснилась скотина, а когда он двинулся, что-то мелкое торопливо пробежало вдоль стены. Из темной массы моря то и дело брызгали тонкие лучики света. Может быть, хоть сегодня, когда Кэтрин спит в доме, этот проклятый ночной кошмар оставит его в покое.

В своей комнате по другую сторону лестничной площадки Кэтрин услышала, как кричит отец.

Когда она распахнула дверь в его комнату, он полусидел-полулежал, весь в поту.

– Все в порядке, – сказал он. – Ничего особенного. Просто сон.

Окутанные молчанием, они сидели друг напротив друга в нижней комнате. Кэтрин приготовила чай, и теперь они пили его, сладкий и крепкий, а у Элдера еще и приправленный виски. Часовая стрелка приближалась к четырем. Скоро начнет светать. Когда она спросила его, что это был за сон, он лишь покачал головой.

Кэтрин поставила свою чашку и, сходив наверх, вернулась с одноразовой зажигалкой и пачкой сигарет. Элдер и не знал, что она курит.

– Не волнуйся, – заметила она. – Я уже бросаю. – А когда Элдер ничего не ответил, спросила: – Это уже не в первый раз, не так ли?

Он кивнул.

– И давно?

– Довольно давно.

Этот сон стал преследовать его через полгода после того, как он сюда приехал, сначала спорадически, раз или два в неделю, не более; и всякий раз это были вариации на одну и ту же тему: кошки, лестница. Обычно он просыпался еще до финальной сцены, до последних ступенек лестницы, до тела на постели. Но потом, когда пришла зима, сон начал повторяться все чаще и чаще, и сама мысль о том, что надо ложиться в постель, вызывала отвращение. Элдер сидел, слушая радио, а с темного оконного стекла на него смотрело отражение его собственного лица, усталого и постаревшего. Он обратился к врачу, ему прописали какие-то таблетки, потом пошел к психиатру – женщине – и в уединении и комфорте ее кабинета поделился с ней воспоминаниями о давнишнем, еще времен его детства, случае с наполовину одичавшими кошками. И больше к ней не обращался.

– Ты не хочешь об этом говорить? – спросила Кэтрин.

Снова утвердительный кивок.

– А может, тебе от этого станет легче?

– Не думаю.

– Но, папа, нельзя же…

– Что нельзя?

Она и сама не знала, а даже если и знала, то не сказала.

Он чувствовал запах пота, уже высохшего на теле, и ужасался при мысли, что она тоже может его ощутить, а также осадок, что оставил в его душе страх.

Кэтрин затушила свою сигарету и поднялась на ноги:

– Пойдем прогуляемся.

– Да нет, стоит ли… – начал было Элдер, но потом передумал: – Ладно, хорошо. Пойдем.

Там, где небо обнималось с морем, под черно-пурпурным облаком появилось ярко-оранжевое кольцо. Вокруг все лиловое. И медленный ритм волн, ударяющихся о подножие утесов: удар – откат, удар – откат. Сырость на полях и в воздухе. Первый сегодня крик птицы.

– Если ты так и будешь оставаться сам по себе, – произнесла Кэтрин, – думаю, тебе вряд ли что-то поможет.