Роберт просунул руку под полог палатки, покопался и вытащил наружу свой телескоп и компас. Крошечная стрелка компаса ярко блестела при свете звезд. Она качнулась в сторону черного массива гор, вздымавшихся над ними, туда, где тропа, по которой они шли, круто уходила на север. За этим массивом, как представлял себе Роберт, последние пики и вершины Анд плавно переходили в покрытую снегом скалистую стену, за которой начиналось угорье, затем непроходимые леса и наконец дельта Амазонки. Именно там, где горы сменялись джунглями, инки построили последний город своей некогда великой империи. Вилкабамба – ему нравилось это слово. В течение нескольких лет оно постоянно вселяло страх и в испанцев, и в индейцев, страх, что инки могут когда-нибудь вернуться.

Он установил штатив телескопа среди камней и направил его на небо. Телескоп не был мощным – чуть больше, чем игрушка, – но в его объективе Южный Крест тут же угрожающе вспыхнул, а матовый Млечный Путь рассыпался на отдельные звезды, как разбитое стекло.

Когда Роберт оторвался от окуляра, ему на мгновение показалось, что небо сильно приблизилось к нему, приблизилось ко всей земле. Он потер глаза, чтобы снова привыкнуть. Его озадачивало, что с такой замысловатой паутиной звезд инки, которые верили, что они – Дети Солнца, почти ничего не знали о небе. У них даже не было настоящего астрономического календаря, как у майя или ацтеков. Для них звезды были священными животными, которые имели связь с землей: Орион, например, стал ламой, пересекающей небо, чтобы попить воды из Тихого океана.

Такие пробелы в культуре завораживали его: он видел в них не недостатки, а то, что последующие поколения так и не смогли понять. Цивилизация инков была полна таких загадок. Расцвет их империи приходился на европейскую эпоху Возрождения, но, казалось, он произошел в далекой древности. И вот в этот мир прибывают испанцы, неся с собой всю современную жестокость. Одетые в стальные доспехи, конкистадоры ездили на боевых лошадях и стреляли из мушкетов. А индейцы были в легких доспехах из золота и украшены перьями. Их войска рассеялись, как туман. Сто семьдесят испанцев обратили в бегство десятки тысяч индейцев, и всего за десять лет империя инков пала. Так исчезает изображение со старой картины, которую вдруг выставили под прямые солнечные лучи.

Для Роберта, который всю свою жизнь зависел от слов, тайна инков казалась еще более удивительной из-за того, что у инков не было ни письменности, ни алфавита. Память о них сохранилась в их потомках – индейцах племени кечуа, которые все еще бродят по этим горам в печальном забытьи, и наполовину изученных руинах. Роберт много читал об инках в библиотеках, пока они не превратились в надоедливую одержимость. В Лайме он внимательно изучил памятники их цивилизации в музеях, но они все равно так и не стали ему ближе. Наоборот, они стали еще дальше. Их одеяния, сплетенные из золотых чешуек, похожих на чешуйки какой-то удивительной рыбы, их маски, флейты и опахала для церемоний, золотые украшения, которые сверкали на их телах, – все это казалось наполненным каким-то непонятным символизмом.

Как у них могло не быть письменности? Если это так, то их империя была самой странной из всех великих империй. Роберту все время казалось, что европейцы, и он в их числе, были всегда слепы ко всему неординарному, что такой пробел, как отсутствие письменности, мог быть заполнен каким-то другим способом выразить себя – языком, свободным от тех понятий, которые выражались алфавитом: возможно, языком, воплотившимся в музыке или иероглифах тканей; может даже, в созвездиях или замысловатой планировке инкских городов. Если необходимость выразить себя не может найти выхода в словах, то она – Роберт был в этом уверен – всегда ищет какой-нибудь другой путь.

Внезапно он услышал грудной голос у себя за спиной:

– Совсем другое небо, правда? Не могу найти ни одного созвездия. – В ярде от него стоял Луи. – Знаете, в первом телескопе – кажется, это был телескоп Галилео – звезды были квадратные и прямоугольные. Это довольно удручающе, я бы сказал. – Казалось, он чувствовал себя на удивление хорошо в эту холодную ночь, его двойной подбородок утопал в вороте шелковой пижамы. – Квадратные звезды значительно нарушали все наши представления о них, поэтому люди переделали телескоп. Людям не хотелось, чтобы над ними парили многоугольники.

Роберт подумал, что ему нравится Луи. Он сказал:

– Думаю, инки видели их именно квадратными. Раз они так и не придумали колеса.

Он заметил белый живот Луи, немного высовывающийся из-под рубашки пижамы, и почему-то подумал о Жозиан. Как она терпела его на себе? Он показал на телескоп:

– Не хотите взглянуть?

Бельгиец пожал плечами:

– Мне и отсюда видно достаточно. Даже больше, чем нужно. Этот свет бьет по глазам.

– Но это же удивительное зрелище.

– Ну да, конечно. Это все горная стратосфера. Само собой, в ней меньше углекислого газа, поэтому здесь значительно чище. – Он посмотрел на небо. – Но, господи, какая же там неразбериха! Полный хаос, следующий по своей собственной орбите. И люди еще говорят о строгом устройстве небес. Гравитация – обычная лотерея! Становится неприятно, когда смотришь на все это. – Он захохотал своим густым смехом. А потом вдруг добавил: – Вы ведь журналист, правда?

– Был журналистом, – ответил Роберт. – Я уволился из редакции, чтобы отправиться сюда.

– Уволились? – Луи подозрительно взглянул на него.

– Ну, я стал свободным журналистом. Довольно рискованно. Но все дело в том, как долго вы ждете.

– Чего ждете? – Луи почесывал свой живот.

Роберт поколебался. Ему вдруг стало немного неловко объяснять: как долго вы скрываете свои замыслы, подобно зверю, запертому в клетке. Долгие годы зверь почти не двигался. Роберт даже подумал, что тот уже умер. И вот зверь снова стал расхаживать по клетке – туда-сюда: его подняло желание сделать что-нибудь, пока не стало совсем поздно, пока он не умер, и от этого зверя стала исходить давно затаенная злоба. И вот однажды утром он решил высвободить его: страстное желание написать что-то совсем другое. Озвучить то, в чем инки оставили память о себе, что бы это ни было, пока он идет по этой некогда святой земле. Записать все это, пока его профессионализм не исказил все слова. Пока он сам еще не усомнился в своей идее о том, что инки могли открыть какой-то неведомый миру язык.

Но все это казалось слишком наивным, чтобы говорить сейчас об этом. Потому что, может быть, только он и верил в то, что такой секретный шифр мог сохраниться – в камне, или в керамических украшениях, или в очертаниях развалин их городов, – а также в то, что он обладал способностью разгадать его, что это была не просто необоснованная вера в себя. Не скрытые способности – он уже представил себе, как усмехнется Луи, – а полное убеждение в своей идее: ловушка. Поэтому он ответил Луи:

– Я имел в виду, ждете той возможности, когда сможете написать об этом путешествии. – Роберт вдруг почувствовал, как внутри предостерегающе забилась неуверенность.

– Что написать? – спросил Луи.