Вздор. Никем она не стала. Как Ирена ни наивна, она все-такине та конфузливая до дикости, потешная, жеманная институтка, какой вышла изСмольного два года назад, и прекрасно понимает, что от первого в жизни поцелуядети еще не рождаются. Но не смешно ли, что для нее еще имеют какое-то значениепрежние институтские каноны?!

Там, в Смольном, они сидели в заточении, как сказочныецаревны в замке Кощея. Все только и ждали выпуска. Жизнь представляласьсплошным балом под звуки вальса и мазурки. Почти все подружки уже нашли в этойбальной круговерти постоянного кавалера: вышли замуж. К хорошеньким, пылким инеопытным смольняночкам (особенно с приличным приданым) сватались весьмаохотно. Отец Ирены (с ее согласия) отверг трех или четырех серьезныхпретендентов на руку дочери, а уж сколько признаний в любви до гроба выслушалаона сама на балах и вечеринках от знакомых (преимущественно юнкеров, приятелейИрениного брата Станислава) и незнакомых молодых людей – того и вовсе несчесть! Конечно, эти «вальсирующие вздохи» она никогда всерьез не принимала,хотя первое время ей становилось страшно, что, отвергнув кого-нибудь, онавынудит несчастного на самый отчаянный шаг. А ведь среди них,затворниц-смольнянок, дикарок, попадались такие дурочки, которые были всерьезубеждены, что, если кавалер во время бала приглашает на мазурку (почему-тоименно мазурке отводилась сия роковая роль!), это означает предварительноесватовство, за которым незамедлительно последует формальное предложение. Однадевушка, достоверно знала Ирена, прождав напрасно несколько дней своегокавалера с предложением, была так скандализована этим, что бросилась к своемубрату-юнкеру (он был из приятелей Станислава, почему Ирене и сделались известныподробности происшествия), умоляя его стреляться с человеком, по мнениюдевушки, опозорившим ее.

Бог ты мой! А что же говорить тогда о таких поцелуях, кактот, которым Игнатий только что наградил Ирену? Ведь, если приниматьинститутские каноны, он только что обесчестил ее!

С досадой девушка прикусила губу. Все-таки в ее образованииимеется существенный пробел. «Обесчестить» – загадочный синоним не менеетаинственного «сделать женщиной»…

Игнатий стоял, прижав руку к груди, сверкая огромнымичерными глазами.

Сердце Ирены сладко заныло. «Господи, как он красив!»

Она нервно сплела пальцы. Из всех писателей она более всеголюбила Стендаля, пожалуй, потому, что мир его прозы был населен бледными,страстными, замкнутыми красавцами и у всех были черные волосы и черные глаза: уЖюльена Сореля, у карбонария Пьетро, у… как его там звали, этоговосхитительного юношу из «Пармской обители»?! Забыла… стыд какой! А впрочем,карбонарий Пьетро был вроде бы белокурый…

Впрочем, Ирена, которой до дрожи нравились бледныеромантические брюнеты с пламенным взором, с легкостью перекрашивала вжгуче-черный цвет всех книжных блондинов. В ее воображении даже Тристан былчерноволос! И хотя черты их расплывались и менялись в ее воображении, однаждыона поняла, что все ее любимые герои имели вполне определенные черты:безукоризненно очерченные дуги бровей, волну иссиня-черных кудрей, ниспадающихна высокий бледный лоб, изысканный профиль, яркий рот – и глаза… огромныечерные глаза, зеркально-сверкающие, миндалевидные, с чуточку опущеннымивнешними уголками, что придавало им отрешенное, печальное, мечтательноевыражение. Ирена в жизни не видела человека красивее Игнатия и, хотя она былавысокого, пожалуй, преувеличенно высокого мнения о своей наружности,чувствовала себя рядом с ним довольно-таки бледной, пожалуй, даже бесцветной ис восторгом ловила каждую мелочь, которая свидетельствовала: этот ошеломляющийкрасавец истинно в нее влюблен. Стоит только послушать, что он говорит!

– Я люблю вас! Люблю так страстно и нежно, как никто иникого еще не любил со времен сотворения мира. Тот огонь, который вы зажгли вмоем сердце, не погасит даже вся мощь Ниагарского водопада!

«Где это? – вдруг подумала в ужасе Ирена, которая страшнорастерялась и почувствовала себя испуганной девочкой на уроке, к которому неприготовилась. – В Африке? В Америке? Кажется, там Стэнли встретился сЛивингстоном? Или, наоборот, Ливингстон со Стэнли… Идиотка! Это было возлеводопада Виктория в Центральной Африке!»

Вспомнив правильный ответ, Ирена неожиданным образомприободрилась и наконец сообразила потупиться, как подобает воспитанной девице:до этого она во все глаза глядела на Игнатия, впитывая его слова так жесамозабвенно, как несколько минут назад принимала его поцелуи (и отвечала наних, заметьте себе!).

– Ах, я люблю вас! – Игнатий поднес к губам руку Ирены, осыпавее мелкими поцелуями, и губы его были столь горячи, что ей почудилось, будто накисть брызнули раскаленные искры, прожигавшие даже сквозь перчатку. – Я люблювас безумно, я готов отдать жизнь за вас, но…

– Но?.. – с трепетом переспросила Ирена, во всю ширьраспахивая глаза: какое здесь вообще может быть «но»?!

– Но я прекрасно понимаю, что этим признанием я подписываюсебе смертный приговор! – звонким, срывающимся голосом произнес Игнатий. – Ваширодители никогда, никогда не согласятся на наш брак! А это значит… значит…

«Застрелится! Непременно застрелится!» – подумала Ирена сосладким ужасом.

Ей даже в голову не пришло, что Игнатий может утопиться –топятся в романах обыкновенно разочарованные или обманутые девицы – илиповеситься: эту неэстетичную смерть выбирают несостоятельные должники,промотавшиеся картежники, пустившие по миру свое несчастное семейство, и прочиескучные люди.

Нет, романтический герой должен непременно стреляться! И сиюже минуту пылкое воображение нарисовало стройную фигуру Игнатия, беспомощнораскинувшуюся на кремовом обюссонском ковре (почему-то именно этот ковер,украшающий ее комнату, представился Ирене). Рука Игнатия сжимала еще дымящийсяпистолет. Ирена подходит к нему, вынимает пистолет из еще теплых пальцев – икороткое, страшное рыдание сотрясает ее тело. Она прижимается губами кпохолодевшим губам Игнатия… Пальцы-то еще теплые, но губы уже почему-топохолодели, вот странно! Нет, не так: губы тоже чуть теплые, в них догораетпоследний пламень страсти (о Боже! как это прекрасно!). Итак, она прижимаетсягубами к его чуть теплым губам, которые еще недавно так жарко, так пылкоцеловали ее, приставляет к виску ледяное (непременно ледяное!), пахнущеепорохом дуло – и спускает курок, вы только подумайте, в ту самую минуту, какотец с матушкой распахивают дверь, восклицая: «Мы согласны на ваш брак, дорогиедети! Благословляем вас!»

Глупые мечтания, достойные какой-нибудь первоклашки вкофейном платье![2]